Туюров рассказал о том, как его группа снимала отлов тигров в уссурийской тайге. Правда, тигры придерживались другого мнения: им казалось, что это именно они отлавливают охотников. В конце концов один полосатый хищник пошёл на компромисс и дал себя отловить — наверняка из тщеславия: всё-таки не каждому тигру выпадет честь играть главную роль в документальном фильме.
Ребята мне понравились: крепкие, обветренные, уверенные в себе — настоящие кинобродяги. Генералов объехал полмира, он снимал Париж, Сахару, южные острова и таиландских женщин, которых отныне считает красивейшими в мире (я читал очерк одного таиландского писателя, который убеждён, что самые прекрасные женщины живут в Неаполе; американцы специально приезжают в Швецию жениться, а Стендаль считал, что нет никого прекраснее яванок. Все это подтверждает тезис, что самые красивые женщины живут там, где нас нет).
В два часа ночи в дверь постучали.
— Тут писатель, которому на полюс?
— Тут! — заорал я чужим голосом.
— Тогда побыстрее, внизу ждёт автобус.
Я мгновенно натянул пудовые штаны, сунул ноги в унты, Набросил на плечи шубу и скатился вниз по лестнице.
Пурга утихла. С полосы доносился рёв: бортмеханик гонял моторы самолёта, на котором я буду пересекать Ледовитый океан.
ДОРОГА НА ПОЛЮС
Перед самым вылетом я познакомился ещё об одной стороной киноискусства.
— Эх, дубинушка… — взывал Генералов.
— Ухнем! — лихо подхватывали Туюров и Куляко. — Она, зелёная… — уговаривал Генералов. — Сама пойдёт! — поднатужившись, соглашались Туюров и Куляко.
И «дубинушка» — полтонны ящиков, коробок, батарей, камер и штативов — «ухала» на борт.
— Ничего не забыли? — вытирая вспотевший лоб, спрашивал Генералов.
— Вроде ничего…
— А чемодан?
— Ч-черт… Кажется, все.
— А рюкзак?
— Тьфу!
Отныне на время погрузок и выгрузок Дмитрий Николаевич и я включались в штат киногруппы на общественных началах и теперь на без гордости считаем, что в будущем хроникальном шедевре есть частица и нашего труда. Я сообщаю это на тот случай, если в титрах фильма по чьему-либо недосмотру не окажется наших фамилий. Но даже и тогда я окажусь в чистом выигрыше, поскольку избавился от одного заблуждения. Раньше я представлял себе деятеля кино как вдумчивого интеллигента с нервным, выразительным лицом и голубыми глазами, устремлённые ми в неведомый ракурс. Теперь я знаю, что такого интеллигента к съёмкам картины нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Кино может делать лишь здоровый малый, с широченными плечами и удостоверением грузчика первого класса, поскольку сметой грузчик нe предусмотрен. Конечно, бухгалтерия могла бы доверить директору картины Туюрову две-три безотчётные десятки на оплату грузчиков в аэропортах, но это уж из области умозрительной фантастики. Прежде чем заплатить рубль грузчику, Туюров обязан был выявить всю его подноготную: фамилию, имя, отчество, номер паспорта, где, когда и кем выдан этот документ, где и когда прописан обладатель оного и прочие совершенно необходимые бухгалтерии данные. Ну какой уважающий себя грузчик станет за рубль выворачиваться наизнанку? Вот и приходится киношникам таскать тяжеленные ящики и коробки на своих натруженных спинах.
Внутри самолёт ИЛ-14, специально оборудованный для полёта на дрейфующие станции, выглядел необычно. Значительную часть грузового отсека занимали два жёлтых бака с горючим: на льдинах бензоколонок нет. Запасное горючее съедает большую часть грузоподъёмности: кроме багажа киношников и нас самих, на борт погрузили только несколько ящиков с продуктами.
— Теперь понимаете, почему мы без особого энтузиазма возим на полюс корреспондентов? — спросил Морозов. — Ведь вместо, скажем, вас мы могли бы взять на борт два ящика с консервами или, простите за изысканное сравнение, тушу барана. Она по крайней мере съедобная, чего мы ещё не знаем о ваших будущих материалах. Кстати, мимо вас проходит великолепный материал, а вы его не замечаете.
Мы сидели в единственном на борту помещении, кое-как приспособленном для пассажиров: между грузовым отсеком и пилотской рубкой образовалась этакая комнатушка, служащая одновременно кухней, столовой и пассажирским салоном. На электрической плите закипал чайник и грелась в кастрюле вода. У плиты орудовал весьма массивный пожилой толстяк со звёздочкой Героя на куртке. Методом исключения я сделал вывод, что он и является тем материалом, которого я не замечаю. Морозов кивнул.
— Иван Максимович Коротаев, бортмеханик, — сказал он. — Сейчас будет угощать нас чаем и сосисками. Мы с ним познакомились давненько, килограммов с пятьдесят назад. Правда, Ваня?
Бортмеханик, ворча, бросил в кастрюлю связку сосисок.
— Это было в начале тридцатых годов, — вспоминал Морозов, — когда Ваня был стройный и худой, как оглобля, да и я, пожалуй, выглядел несколько эффектнее. Мы летали тогда на Дальнем Востоке на ТБ-3 — машинах, которые развивали чуть ли не вторую космическую скорость…
— Да, километров сто пятьдесят в час, — подтвердил Коротаев, разливая чай в кружки.
— И вот однажды, — продолжал Морозов, — в полёте отказал двигатель. Скверная ситуация могла закончиться проникновенными речами товарищей и снятием такого-то экипажа со всех видов довольствия. Тогда Ваня Коротаев вылез на плоскость, осмотрел двигатель и устранил неисправность. И после нашего возвращения не было в городе девушки, которая отказалась бы пойти со скромным героем на вечеринку. Тем более что он был награждён весьма в те годы дефицитной вещью…
— Патефоном с пластинками, — уточнил Коротаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59