Отклонившись на несколько кварталов от повседневного маршрута. Колпаков подошел к длинному, выкрашенному унылой блекло-голубой краской зданию, двумя прыжками преодолел бетонную лестницу, ступени которой — грязно-серые, растрескавшиеся, с крошащимися краями, напоминали о тех немощах, страданиях и болях, которые приносят с собой посетители городского травматологического пункта, миновал шеренгу выстроившихся в вестибюле жестких просиженных стульев и решительно толкнул обитую вечным черным дерматином дверь, из-за которой невнятно доносились голоса: один тихий и просительный, другой уверенный и гулкий.
Первый принадлежал неказистому серенькому мужичку из тех, которые обречены быть неуслышанными даже при максимальном напряжении голосовых связок. Он осторожно баюкал загипсованную руку, напротив хирург рассматривал черный прямоугольник рентгеновского снимка, от которого и исходила отчетливо ощущаемая в кабинете напряженность.
Колпаков поздоровался, мужичок на мгновение повернул изможденное небритое лицо, но не ответил, плаксиво добубнивая начатую фразу:
— …жена ругается — сколько можно на бюллетне сидеть… Да и мне маяться уж невмоготу… Только лечить надо-то по-хорошему, на то вы и врачи, калечить каждый умеет…
— Я тебя калечил? — равнодушно спросил врач. — Пей меньше в другой раз.
Хирург был приземист, бородат, могуч, когда он говорил, то выдыхал воздух с такой силой, что казалось, в бочкообразной груди работает кузнечный мех.
— Видишь снимок? Срослось неудачно, бывает. Надо ломать!
— Несогласный я, и жена…
— А то хуже будет, — раздраженно повысил голос травматолог. — Чего бояться? Делов на копейку, раз — и все!
Он сжал в огромном кулаке карандаш, раздался хруст.
— Вам, конечно, ничего, моя боль-то…
Мужичок обреченно втянул голову в плечи и, неловко сморкаясь здоровой рукой, шагнул к выходу.
— Завтра и приходи, я мигом управлюсь, — напутствовал его хирург, а когда дверь закрылась, по инерции договорил, обращаясь к Колпакову:
— Разнылся из-за пустяков! Надо же быть мужчиной…
Сам хирург, безусловно, считал себя мужчиной. Иссиня-черная шерсть выбивалась из-под не сходившихся на широких запястьях рукавов халата, курчавилась на шее, пучками торчала из ушей, и раз он еще завел бороду и отпустил длинные завивающиеся локоны, значит, расценивал чрезмерную волосатость как несомненный признак мужественности.
«Интересно, посчитал бы ты пустяком, если бы я тебе сейчас сломал палец?» — подумал Колпаков, и, очевидно, хозяин кабинета почувствовал его настроение.
— Что у вас?
Впрочем, сухость вопроса могла быть обычной манерой разговора с посетителями.
— Вчера вечером к вам доставили парня с травмой руки…
— Хулигана-то? Жаль, не на меня нарвался — сразу бы в морг свезли. Родственничек?
— Я его задержал и, кажется, перестарался. Он сильно пострадал?
— Вот люди! — Хирург яростно сверкнул круглыми, чуть навыкате глазами и вскочил с места. — Людишки! Все подряд — либо слабаки, либо трусы, либо слюнтяи! Надо же! Поймал бандита и распустил сопли, ах, не сделал ли ему больно? Да эту мразь давить, в землю вгонять, головы отрывать! А ты проведать пришел, беспокоишься: сю-сю, сю-сю. Мужчина…
Последнее слово он процедил с таким презрением, что Колпаков не выдержал.
— Ты мужчина — по два раза руки ломать…
Бородач подскочил вплотную. Колпаков разглядел дряблость и пористость кожи.
— Меня не задевай — по стенке размажу!
Но Колпаков уже овладел собой.
— А как же клятва Гиппократа? — И спокойно, как ни в чем не бывало, предложил:
— Давай лучше потягаемся, кто кому палец разожмет.
Бородач мертвой хваткой вцепился в протянутую руку, дернулся, напрягаясь, потом еще раз.
— Не получается? — сочувственно спросил Колпаков. — Вот так надо…
Одним рывком, хотя и с трудом, он разогнул толстый палец противника. Тот ошеломленно моргал, не понимая, как мог проиграть там, где обязательно должен был выиграть. Ярость улетучилась бесследно, ее сменила растерянность. Оказалось, что хирург моложе, чем кажется на первый взгляд, — не больше тридцати.
— Как же это ты? Ну-ка, покажи руку…
Травматолог профессионально осмотрел кисть Колпакова, отметил два шрама — следы перелома, потрогал окостеневшие мозоли у основания первой и второй фаланг..
— А-а-а… Извините за грубость, сенсей…
Колпаков чуть улыбнулся.
— В курсе?
Бородач почтительно кивнул.
— В институте была секция, да меня этот узкоглазый не взял. Не знаю почему — я и штангой занимался, и боксом, физическая подготовка — дай Бог…
«Ясно почему», — подумал Колпаков и перешел к делу.
Через пять минут Колпаков покинул травмпункт. Хирург проводил его до выхода из больницы, с непривычной для самого себя вежливостью попрощался. Внешне расставание выглядело вполне дружеским, хотя нельзя было сказать, что они остались вполне довольны друг другом.
Колпаков испытывал к новому знакомому глухую неприязнь, хотя и связанную с его комплексом сверхполноценности, но вызванную не этим, а каким-то запрятанным в подсознание обстоятельством, докопаться до которого он сейчас не мог.
А могучий бородач, глядя в удаляющуюся спину Колпакова, с раздражением думал, что слюнтяйство и сентиментальность свойственны даже сильным людям. На кого же в таком случае можно ориентироваться в этом мире?
Колпаков свернул за угол, травматолог швырнул на мостовую недокуренную сигарету, длинно сплюнул и недоумевающе покрутил головой.
«И охота было ему тратить зря время!»
Но бородач ошибался: Колпаков ничего не делал напрасно.
В институт он пришел как всегда — за десять минут до начала работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12