-- воскликнул Жорж.
-- Ну как же, -- отпарировал Мистигри, -- гони природу в дверь, она вернется в щель.
-- А одета! Чисто греческий стиль, -- продолжал Шиннер. -- Сами понимаете -- я воспылал. Справляюсь у своего Диафуарюса и узнаю, что мою соседку зовут Зена. Надеваю свежее белье. Оказывается, муж, отвратительный старикашка, чтобы только жениться на Зене, заплатил ее родителям триста тысяч франков, -- настолько славилась красотой эта девушка, действительно первая красавица во всей Далмации, Иллирии, Адриатике и так далее. Там жен покупают, и притом заочно...
-- Ну, я туда не ездок, -- заявил дядюшка Леже.
-- Иногда мой сон и сейчас озаряют глаза Зены, -- продолжал Шиннер. --А ее юному супругу стукнуло шестьдесят семь лет. Но ревнив он был даже не как тигр -- ибо говорят, что тигры ревнивы, как далматинцы, -- старикашка же был хуже далматинца, он стоил трех далматинцев с половиной. Настоящий ускок -сплошной наскок, сверхпетух, архипетух.
-- Словом, один из тех молодцов, которые не верят волку в капусте и козлу в овчарне, -- сказал Мистигри.
-- Ловко, -- заметил Жорж смеясь.
-- После того как мой старик был корсаром, а может быть, даже пиратом, загубить христианскую душу для него все равно, что раз плюнуть, -- продолжал Шиннер.-- Приятно, нечего сказать. Впрочем, старый негодяй слыл богачом, прямо миллионщиком, а уж уродлив, -- как тот пират, которому какой-то паша отрубил оба уха и который посеял глаз бог весть где... впрочем, ускок превосходно умел пользоваться оставшимся, и, можете мне поверить, он этим глазом глядел в оба. "Ни на шаг жену от себя не отпускает", -- заявил мой аптекарь. "Если у нее окажется нужда в вашей помощи, я, перерядившись, заменю вас. Этот трюк всегда удается у нас на театре", -- ответил я. Было бы слишком долго описывать вам те три дня, самые восхитительные в моей жизни, которые я провел у окна, переглядываясь с Зеной и меняя каждое утро белье. Это переглядывание тем сильнее щекотало нервы, что малейшее движение было многозначительно и грозило опасностью. Наконец Зена, видимо, решила, что только чужестранец, француз, художник отважится строить ей глазки среди окружающих ее пропастей; и так как она от всей души ненавидела своего ужасного пирата, то бросала на меня такие взгляды, которые без всяких блоков возносят человека прямо в рай. И вот я прихожу в экстаз как Дон-Кихот. Я распаляюсь, раскаляюсь... и, наконец, восклицаю: "Ну что ж! Пусть старик меня убьет, но я отправлюсь к ней. Никаких пейзажей! Я буду изучать их при наскоке на ускока". Ночью, надев надушенное белье, перебегаю улицу и вхожу...
-- В дом? -- удивился Оскар.
-- В дом? -- подхватил Жорж.
-- В дом, -- ответил Шиннер.
-- Ну и хват же вы! -- воскликнул дядюшка Леже. -- Что до меня, я бы ни за что не сунулся!
-- Тем более что вы и в дверь-то не пролезли бы, -- сказал Шиннер. --Итак, вхожу и чувствую, как чьи-то руки обнимают меня. Я молчу, ибо эти руки, нежные, словно луковые чешуйки, повелевают мне молчать. И чей-то голос шепчет мне на ухо по-венециански: "Он спит!" Затем, убедившись, что никто не может нам повстречаться, мы с Зеной идем гулять вдоль укреплений, но, увы, под охраной карги служанки, уродливой, как старый дворник; эта дурацкая дуэнья следовала за нами, точно тень, причем мне так и не удалось уговорить госпожу корсаршу отделаться от нее. На следующий вечер все начинается сызнова: я требую, чтобы красавица отослала старуху, Зена противится. Моя возлюбленная говорила по-гречески, а я по-венециански, -поэтому мы так и не могли столковаться и расстались, поссорившись. Но, меняя белье, я утешаю себя мыслью, что наверняка в следующий раз никакой старухи уж не будет и мы помиримся, объяснившись по-своему... И что же! Именно старухе я и обязан спасеньем. Сейчас вы узнаете--как. Стояла такая чудная погода, что я, для отвода глаз, отправился гулять, разумеется, после того как мы помирились. Пройдясь вдоль укреплений, я спокойно возвращаюсь, засунув руки в карманы, и вдруг вижу, что улица запружена народом. Целая толпа! Точно на казнь собрались! Толпа на меня набрасывается. Меня арестуют, связывают и уводят под охраной полицейских. Нет! Вы не знаете, и желаю вам никогда не узнать, каково это, когда неистовая чернь принимает вас за убийцу, швыряет в вас камнями и, пока вы проходите из конца в конец главную улицу городка, воет вам вслед и требует вашей смерти! О! У каждого в глазах сверкает пламя, каждый бранится, кидает в вас факелы пылающей ненависти и вопит: "Смерть ему! Казнить убийцу!"
-- Значит, они кричали по-французски?--обратился граф к Шиннеру. -- Вы так живо описываете эту сцену, как будто она происходила вчера.
Шиннер на мгновенье опешил и потерял дар речи.
-- У всех мятежников один язык, -- заметил Мистигри тоном опытного политика.
-- И только когда я, наконец, очутился перед судом, -- продолжал Шиннер, оправившись от смущенья, -- я узнал, что проклятый корсар умер: Зена его отравила. Я очень пожалел, что лишен возможности переменить белье. Даю честное слово, я и не подозревал об этой мелодраме. Оказывается, гречанка имела обыкновение подливать своему пирату опиум в грог (как вы справедливо заметили, в этой стране растет много мака), чтобы урвать для себя хоть минутку свободы и прогуляться. И вот накануне несчастная по ошибке налила слишком много. Вся беда моей Зены заключалась в том, что старик был страшно богат. Но она самым чистосердечным образом на суде все объяснила, а старуха дала показания в мою пользу, благодаря чему меня тут же освободили, и я получил предписание от мэра и от комиссара австрийской полиции выехать в Рим. Зена, уступившая значительную часть состояния ускока наследникам и судебным властям, отделалась двумя годами монастыря, где она, говорят, находится и по сей день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60