Но это только моя рабочая гипотеза, – прибавил он с гордостью.
– Дети?
– Дэниел. Ты должен понять. Самая важная работа в мире! И они предлагали её мне! Неограниченный бюджет для исследований. Никакой бюрократии. Полномочия руководителя самого секретного проекта в стране: синяя книга Синяя книга – список лиц в США, занимающих государственные должности

. Я не должен был ни перед кем отчитываться. Авиация, армия, разведка. Для осуществления всех практических задач они работали на меня! Да учти ещё, в какое время это все происходило – люди жили тогда довольно скудно, уж поверь мне. И все это собралось одно к одному. Они давали мне шанс, какой выпадает один раз в жизни! Спасти планету! Скажи, что я должен был делать? Чего от меня ждали? Что я скажу «Нет, спасибо»?
– Дети?
– Да. – Клиндер вздохнул, по всей видимости разочарованный тем, что Дэниел не разделяет его восторга. – Такова была ставка. Мы перепробовали кучу детей. Но с вами, ребята, мы по-настоящему сорвали банк.
– Что?
– Они хотели, чтобы я провёл кое-какие эксперименты. Совершенствовали свою методику создания копий, как я понял позднее. Вы двое были безупречными объектами, – Клиндер мечтательно посмотрел в потолок.
Что вы сделали с нами, доктор? – подумал Дэниел. – Что?
Клиндер, кажется, наконец заметил выражение его лица.
– У нас был не такой уж богатый выбор, Дэниел. Они были как боги, требующие жертвы. Они сказали, что наступит конец света, если мы не отдадим вас.
– Жертвы? Клиндер сглотнул.
– Это был всего только месяц. Помнишь то лето, когда Майк жил с родственниками в Буффало, а ты лежал в госпитале с ангиной?
У Дэниела начался приступ кашля.
– В любом случае это была просто история для прикрытия, – признался Клиндер. – На самом деле вы были на их корабле.
На их корабле.
Месяц, подумал Дэниел.
Боже мой, это было так долго?
Возможно, именно отсюда и происходила его плохая память. Эксперименты пришельцев. Провал во времени.
Ему было всего лишь восемь лет.
Боже мой.
Его тошнило при мысли об этом. Госпиталь. Воспоминания были бессвязными, их было трудно как-то упорядочить – словно понятия-магниты в творении какого-нибудь поэта-экспериментатора – отдельные, случайно выбранные слова, которые требовалось сложить вместе, как кирпичи, чтобы они имели смысл. Уколы. Ноги медсёстры. Шаги доктора. Белая повязка у доктора на лице. Игла. Мокрая постель. Ремни. Пряжки. Отдалённые крики детей в соседней палате. Дети никогда не переставали плакать. И эта неоновая вывеска за окном. Изматывающе незавершённая. Вспыхивающая снова и снова. НОМ… НОМ… НОМ… Много лет спустя он все ещё пытался свести воедино имеющиеся кусочки. Заполнить пробелы. Номенклатура? Номинация? Ну что ж, по крайней мере у него была отдельная комната, думал он. По крайней мере, ему не приходилось делить койку с Майком. Это было так. Но тем не менее он все время звал Майка, надеялся, что он придёт. Он звал Майка до тех пор, пока не начинал хрипеть и у него не начинала идти горлом кровь. Кровь шла из горла, из ушей и из глаз. Кровь струйкой стекала по соломинке в ледяную воду. Единственным облегчением было это мерзкое фруктовое мороженое, оно сначала жгло, а потом замораживало открытые раны. Апельсиновое мороженое на палочке, которое хранилось в холоде на подоконнике. Тогда ещё не было комнатных холодильников. И медсёстры насильно клали его тебе в рот, когда ты уже больше не хотел.
И странный вибрирующий, трепещущий звук турбин, который наполнял всю комнату, доводя его до тошноты. Уколы. Белые медсёстры будили его среди ночи и делали болезненные уколы в ягодицу, в плечо, в бедро, в уголок глаза – уколы, от которых ему становилось так плохо, что он не мог. самостоятельно дойти до ванной; он постоянно обмачивал постель. И они не позволяли ему выходить наружу. Он начинал отбрыкиваться, когда видел приближающуюся иглу. Белый доктор поднимал вверх пухлый указательный палец, словно говоря: всего лишь один укол. Всего лишь один. И начинал обратный отсчёт, как перед стартом. Всего лишь пять, всего лишь четыре, всего лишь три, всего лишь два, всего лишь один. Но несмотря на то, что говорили цифры, у них всегда находился ещё один. И они пристёгивали его к кровати ремнями с пряжками – лодыжки, бедра, талию и грудь – так крепко, что он едва мог вздохнуть. Он ни за что на свете не хотел бы, чтобы такое повторилось в его жизни. И паучья резиновая рука держала его голову, пока втыкали иглу.
Он много спал. Он помнил это. Или точнее, он помнил восхитительное отсутствие, которое было его единственным способом бегства. Единственным временем, когда ему не было больно. Но они всегда будили его. И Денни дал клятву перед Богом, что если только ему удастся выбраться отсюда, он всегда будет хорошим мальчиком. Он будет хорошим до конца своей жизни. Он не сделает больше ни одного дурного поступка. Он поклялся в этом. Он поклялся.248
Но никто не пришёл, никто не посетил его. Никто, кроме этой странной кругленькой медсёстры, от которой пахло шоколадными крекерами «грэхем», которая читала ему комиксы и иногда дотрагивалась своим пухлым пальцем до его головы, между глаз. Он до сих пор помнил мягкое, прохладное ощущение, которое оставлял её палец, покидая кожу. Но в горячечном мороке он никогда не мог толком сфокусировать на ней взгляд. И эта боль. И огромная тоска по Майку. Каждый день. Впервые за всю свою жизнь они были разделены. Он тосковал по Майку. И хотел домой.
Стасис.
Это все произошло за один момент. Когда они лежали, застыв, на пшеничном поле. «Баррада. Никто». Были ли это волшебные слова? Они легли летом, а встали осенью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106