С одной стороны подстриг — ну вылитый Ленин. С другой стороны начал стричь — а тут за дверью ванной шум раздается. Крики: “Куда он пошел?”, “Кто пустил?”, “Ломайте!” Щелк — задвижка ванной отлетает, там такой стильный медный крючок был… И появляются на пороге два мента. Я не поворачиваюсь, я их в зеркале вижу, отстригаю второпях последние клочки.Тут один из них меня хватает за плечо, отбирает ножницы — наверно, боялся, что я его пырну, — и разворачивает. Ну, я на него смотрю, внимательно так смотрю в глаза, тем взглядом, от которого людям не по себе становится, и улыбаюсь одними глазами.— Здгасьте, батенька! — говорю.А милиционер — пузатый такой мужик, мощный, с бровями густыми. Челюсть у него, конечно, отвисает, но привычка берет свое.— Давай пошел на выход! — говорит он мне и выталкивает из ванной.А в коридоре собрались еще четыре мента и две тетки в штатском. Совсем по-домашнему одеты. Я догадался — понятых позвали из соседних квартир, чтобы они зафиксировали полуживое тело, прибитое гвоздями. А тела нет, исчезло. Тетки на меня во все глаза пучатся, одна перекрестилась даже. Ну а мне чего? Мне надо комедию ломать.— Здгаствуйте, товагищи жандагмы! — говорю. — Здгав-ствуйте, гражданки домохозяйки! Какой сейчас год, товагищи?Тут перекрестилась и вторая тетка. А меня так прет уже, так в роль вошел! Знаешь, бывает такое — сделаешь лицо как у кого-нибудь, а тебе уже автоматически с таким лицом и вести себя хочется как он, и голос невольно похожим получается. А тут вообще лицо идентичное, так что я вошел в образ и голосом Ленина (ну, как я его представлял) начал фразы произносить. Вообще-то у нас от Ленина ничего толком и не осталось. Только старые портреты, пионерские сказки и анекдоты, поэтому на самом деле никто уже не помнит, каким он был. Ну и мне тем лучше, верно? И вот я, короче, начинаю нести полный бред:— Товагищи жандагмы! Цагское пгавительство будет низложено! Власти габочих и крестьян нет конца!Менты врубаются, что я издеваюсь, быстро крутят мне руки и выводят из квартиры — вниз к машине. По лестнице. Я не сопротивляюсь, только кричу на весь дом:— Предатели нагода! Цагские холопы! Палачи! Отпустите немедленно вождя мирового пголетагиата!А там в доме потолки высокие, эхо такое классное, из квартир люди выглядывают. Вышли во двор — там толпа собралась уже небольшая. Ну я и там речь двинул. Скандирую:— Пегвым делом, — кричу, — захватить мосты и телег-гаф! Землю — габочим! Заводы — кгестьянам! Интегнет — подгосткам! Золото — пагтии! Пгавительство — в отставку!И тут бабка вылетает из толпы и начинает мне в тон:— Правительство в отставку! Правительство в отставку! Правильно! Президент — иуда!Ну, кстати, про президента я ничего не говорил. Но все равно приятно, что такая горячая поддержка нашлась. А я уже в роль вошел, жандармы меня грубо в машину заталкивают — и повезли.Привозят в отделение. Даже не в районное отделение, а черт знает куда. Что-то среднее между изолятором и пунктом охраны порядка. Без всяких предисловий вталкивают в кабинет, там сидят двое ментов за одним столом. Судя по погонам — важные чины. В смысле, я в погонах не разбираюсь, но не лейтенанты-оперативники, поважнее. Я сажусь на стул, они типа на меня внимания пока не обращают, пишут чего-то. Я эти приемы знаю. Молчу пока. Наконец один поднимает голову, смотрит на меня бесцветными глазами и говорит:— Имя, фамилия, год рождения?— Владимиг Ульянов-Ленин! Год гождения не помню. — Ну потому что действительно не помню. — Место гождения — гогод Симбигск.Первый мент все это добросовестно записывает, без тени удивления.— Ты, клоун! — говорит второй мент и подходит ко мне. — Из какой психушки сбежал?— Пгоклятый жандагм! — говорю ему. — Я не клоун! Я дух вождя мигового пголетагиата! Явился в этот миг, чтобы навести погядок!Он меня резко хватает за подбородок, за бородку, точнее, поднимает мне голову и ладонью начинает тереть мою щеку — видно, думает, что я в гриме. Но ничего у него не получается — я-то не в гриме, я с натуральным ленинским лицом. Тогда он возвращается к столу и что-то говорит на ухо второму. Второй берет телефонную трубку, звонит куда-то, и вскоре открывается дверь, заходят два мента и уводят меня.Приводят на второй этаж к фотографу тамошнему, и тот меня фотографирует — натурально, как в детективах: фас и профиль. Ну, я, конечно, позирую, ленинский прищур изображаю, взгляд в будущее — и у меня вроде получается. Затем меня уводят и запирают в одиночную камеру. Даже не камера, а просто закуток с решетчатой дверью, сваренной из толстой арматуры и покрашенной в черный цвет.Запирают меня, значит, и уходят. А мне того и надо. Я концентрируюсь… Не знаю, в общем, как это объяснить, но я заранее знал, что у меня все получится. Концентрируюсь, выбираю квадрат в решетке побольше, просовываю туда обе ладони. А там ячейка как раз чтоб две руки влезли, не больше. Я мысленно напрягаюсь, голова становится тоньше и пролезает вслед за ладонями. И вот я через эту клетку просовываю все тело вместе с одеждой, вместе с мобильником в кармане. На середине, где-то в районе поясницы, меня перевешивает вниз, но я руками цепляюсь за прутья клетки и бодро вытягиваю себя наружу.И… повисаю на ботинках. Потому что ботики, которые мне Ник дал вместе с одеждой, наполовину кроссовки, наполовину штиблеты, в дырку никак не лезут. Вот на это я не рассчитывал, честно говоря. Поэтому я дергаюсь, извиваюсь и вылезаю из ботинок. Они падают на пол, а я встаю, отряхиваюсь, принимаю свой нормальный ленинский облик, сажусь на корточки и пытаюсь ботинки достать. То есть просовываю руку через решетку и начинаю их тянуть на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115