– Вы сторож? – спросил я.– Нет, – хрипло рассмеялся мужичок, – я здесь живу.– Бомж? – спросил я и смутился.– Бомж. – кивнул мужичок радостно.– А не холодно ли на кладбище? – я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.– А мне без разницы, я нежилец. – сказал мужичок.– Простите, я не заметил. Я в общем тоже.– Да я вижу.– А вы… давно?– Семь лет уже.– Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.– А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет… Тут нас несколько бомжей, человек семь.– И все нежильцы?– Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть… – мужичок грустно вздохнул. Ну кто устроится – тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице – каждый десятый нежилец.– Не может быть!– Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? – мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.– Несколько дней.– И долго собираешься оставаться?– Не знаю. Не хочется пока. Слушайте, а что там… – я тоже кивнул головой наверх, – после смерти?– Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят – и с концами. Или того, бац – и на небесах.– Это как? – удивился я.– Молча. Геройски.– В смысле?– Ну вон. – мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.– Николай Филозов? А что он?– Ну читай внизу, не видишь что ли?– Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? – я вопросительно глядел на мужичка.– Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?– Да, вроде припоминаю…– Ну? Смекаешь? – нетерпеливо сказал мужичок.– То есть второй раз – посмертно?– А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.– Да-а-а… А откуда вы все это знаете?– Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза – ценный металл, а тут она здоровая такая… Наверно в рай попал.– А те, кто сами уходят, те в ад что ли?– Это уж как сложится.Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое… Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.– Да… – сказал я наконец, – геройски жил, геройски умер.– Камикадзе. – сказал мужичок.– Что?– Нежилец-воин. В переводе с японского «ками» – означает дух, нежилец, а «кадза» – воин.– Вы знаете японский?– Хе… – мужичок горестно вздохнул, – Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околачивался…Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.– Я бы так наверно не смог…– В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?– Ну не знаю… Как-то…– Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Но под танком – героем, сам по себе – человеком, а если будешь шляться – то под забором, бомжом помрешь, парень…Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.– А чего сразу я? Что вы сами не уходите?– Я… – Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. – Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться… Если не сейчас, то… Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.– Э, э! Стой, я пошутил! – я дернулся к нему, но было поздно – мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.Он стоял и медленно вплавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, словно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.– Аркадий, вот ты где! – из-за оградки выскочил Глеб, – Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.– Чего это такое? – Глеб с подозрением уставился на ватник.– Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.– Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!– Пусть попробуют.– Пошли, пошли.Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт – он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.– Аркашенька, прощай… – она нежно обняла меня.– Ну я еще пару дней здесь… – сказал я неуверенно.– Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. – она заплакала.– Но мы можем еще увидеться завтра… – я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.– Мне тяжело, Аркашенька. – она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. – Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу… Если бы ты знал как мне… Я не могу… – она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14