Твоя!Это уже было. Это уже позади. А теперь, впереди, новое.Криков все больше, они все громче, гул набирает силу — гневный, отчаянный, прощальный.Палач развязал веревку, стягивающую мешок на шее Острого.— Кровь! Твоя! Наша!Одним рывком сдернул мешок.— Кровь!Искалеченное лицо. Страшное.— Кровь!Магвер наклонился вперед. Крепче сжал руками ветвь. Тихо охнул. Дорон удивленно глянул на негр.— Что?— Это… это… — Магвер все еще всматривался в человека на эшафоте. О Земля…— Что?!— Кровь!— О Земля! — повторил Магвер.Острого поволокли к кресту.— Кровь!Неожиданно внизу, у самого эшафота, заклубилось. Это городовые слишком глубоко вклинились в толпу, оттесняя людей на ряды солдат. Солдаты бана схватились за палки и карогги. Люди пытались отступать, но сзади напирали городовые.— Кровь! Кровь!И тут один из солдат слишком сильно ударил сына Толь Суутари, сапожника из пригорода. Мальчик упал и потерял сознание.— Проклятый! — Суутари схватил солдата, вырвал у него оружие из рук.Солдаты бросились на толпу.— Кровь!А когда толпа загородила им дорогу, когда они увидели, что Суутари убежит, они принялись избивать людей.Гул и суматоха.— Кровь! Смерть!Толпа заколыхалась. Десятки человек потянулись к солдатам. Невооруженные люди хватали их, рвали одежду, плоть. Загрохотали барабаны, засвистели свистульки десятников. Солдаты бана пытались перестроиться, но их линия разорвалась под напором толпы. Падающие, затаптываемые, разрываемые и раздавливаемые, они храбро защищались, укладывая врагов. Но слишком мало было солдат на плацу.Рев толпы, стоны убиваемых, крики десятников. Вопли перепуганных женщин, плач детей — эти голоса невозможно было выделить из всеобщего рева.Палачи бросили привязанного к кресту Острого, чтобы убежать, скрыться, но не могли пробиться сквозь толпу. Люди разорвали их в клочья.Отступивших солдат уж почти вытеснили с площади. Продолжающие сопротивляться группки разбивали и вырезали беспощадно.Магвер глядел на привязанного к кресту мужчину. Видел его кровь, обожженное тело, истерзанное и изувеченное лицо. Человек выглядел ужасно.Теперь люди бились и убивали от его имени, проклиная и бана, и Гвардию, и Город Ос.Магвер сидел неподвижно, широко раскрыв глаза, а его губы слегка шевелились, шепча три слова:— Это не Острый! ЧАСТЬ ТРЕТЬЯБУНТ 14. ПЕРВЫЙ ШТУРМ Толпа вылилась на улицы Даборы, толпа захватывала всех, кто оказывался на пути. Мужчины вооружались — выламывали из дверей доски, хватали палки, поднимали камни с земли.Они шли по Кременному и Шерстяному трактам, вдоль домов йопанщиков и колесников, протискивались по переулкам, рвались в ворота, шумно, неистово.Если бы толпа не встречала никого на своем пути, ее стихийность, вероятно, спала бы, напор ослаб. Бешенство, которое, словно вскипающее молоко, выплескивалось из людей, так же скоро бы и осело. Толпа раздробилась бы на группки, гоняющиеся за одиночными городовыми. Тем скорее всего и закончилось бы, если б солдаты укрылись в Горчеме. Но солдаты, выдавленные с плаца первым напором, быстро пришли в себя, принялись приводить свои ряды в порядок и, отбивая тянущиеся к ним руки, колотили по искаженным, выкрикивающим проклятия лицам. И хоть при этом умирали сами, придавленные человеческой массой, осыпаемые градом камней, не успевая отбивать тысячи ударов, все же за смерть каждого бановского воина бунтовщики платили дорогой ценой. На землю падали раненые и убитые, лилась кровь, стон обжигал уши.Но страдание, близкое и всеохватывающее, не пугало людей. Оно придавало им силу, бешенство и ненависть. Уже не за того великого Шепчущего, человека-легенду, который вот-вот должен был погибнуть на эшафоте, а за своих близких, родных, соседей, друзей, просто за чужих людей, рядом с которыми они стояли на плацу.И они своей массой — словно черви — покрыли бановских бойцов, рвали, давили, устремлялись дальше в поисках новой поживы, оставляя позади кровавое месиво.Толпа катилась по улицам Даборы, направляясь к предместьям. Из закоулков выливались группки и большие скопления — кровавые, оборванные, орущие, с испачканными землей и кровью руками, с липкими от пота волосами, блестящими, как кремень, глазами. Они текли по улицам, старые и молодые, купцы и крестьяне, лесорубы и нищие, женщины и дети. И собаки, бегущие за людьми и за добычей.Они достигли предместья.И здесь первые ряды остановились, набегающие сзади волны толкали их вперед, но люди шли неохотно, медленно, хотя перед ними было свободное пространство. Толпа густела. Крик превратился в шум, визг — в шипение, в шорох, в тишину. Они, народ Даборы и Лесистых Гор, поднялись против Горчема, крепости своего господина и владыки, с руками, испачканными кровью его солдат. * * * На валах крепости виднелись десятки голов — Горнем заполнили убежавшие из города солдаты и городовые. Теперь, уже в безопасности, они наблюдали за толпой. Переждав первую атаку, вызванную бешенством, они ждали, пока народ успокоится. Только от мудрости бана зависело, разойдутся ли люди по домам и когда. Надо будет наказать зачинщиков, остальных милостиво простить. Порой уже случались подобные взрывы, не столь крупные, как этот, и никогда — в столице. Их заглушали без труда — кроваво, но милостиво, чтобы народ испытывал одновременно и страх, и благодарность.Обо всем этом думали солдаты в ожидании приказа. Из казарм в Черепашьей Долине уже, вероятно, шел к Горчему корпус, насчитывающий пятьсот палиц. Еще столько же солдат в безопасности сидели за стенами Горчема. В городе тоже наберется сотен пять. Вполне достаточно, чтобы поразить страхом даже такую огромную толпу земледельцев, холопов и рабов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79