Готов идти в ад. Прямо и без колебаний! Но здесь, – он стучит ладонью по ковру, – но здесь, на земле, под луною, я ничем не поступлюсь. А ты знаешь, Эльпи, в чем мой самый главный недостаток?
Она, разумеется, не знает его главного недостатка.
– А я скажу, – решительно говорит хаким. – Я не верю в кредит!
– Что ты сказал?
– Не верю в кредит!
– Как это понять, господин?
– Очень просто. – Хаким наливает вина в чаши, подает ей и берет другую себе. – Я человек простой: прошу только наличными! Мне нужна в этой жизни ты, какая есть, а не в образе гурии на том свете. Мне нужно это терпкое ширазское вино на этом свете, а не там, в раю. Я хочу, чтобы меня целовали здесь, на этом свете, а не в райских кущах, не на райских лужайках. Я хочу пьянеть от аромата твоих волос здесь, на земле, а не там, в раю. Ты поняла меня? Повторяю еще раз: в кредит не верю!
Она приподнялась.
– Разве не так уж важно, что ждет нас в раю? – спросила Эльпи.
– Нет, – небрежно ответил хаким.
– Господин, есть рай и у нас. Я не знаю, такой ли это рай, как ваш, мусульманский?
– Почти, – бросил он.
Хаким смотрел вверх, в темный потолок, лишенный света и оттого такой далекий и загадочный, как сам небосвод.
– Эльпи, – сказал он, не поворачивая головы, – если тебе кто-нибудь предложит блаженство на том свете, не меняй земные на них. Поверь мне! Я наведал людское горе. Я видел счастье. Меня бросало вниз, на дно сухих оврагов. Я поднимался на седьмое небо. Я и холодал, и нежился в тепле. Я и голодал, и знал сытую жизнь. Я был любим и сам любил. Меня бросали, и я бросал. И скажу тебе поистине: лучше быть брошенным здесь, чем горячо любимым на том свете. Это мое убеждение. Ты меня поняла?
Эльпи молчала. Она думала о нем: «Ни жены у него, ни детей, ни гарема. Такой одинокий и такой чудной в своих размышлениях». Она перебрала всех мужчин, которых удержала ее память, и решила, что такого еще не знала. Он был любопытнее, несомненно, умнее и привлекательнее других мужчин своими взглядами на жизнь.
Этот мужчина достаточно строен, грудь его вполне широка и крепка. Но красота его в глазах его и речах.
А он продолжал, уже как бы для себя самого:
– Я каждую ночь смотрю в бесконечность небесной сферы. Я мысленно достигаю хрустального купола. Я пытаюсь постичь тайны, скрытые от других. Я иду дорогой моего учителя Ибн Сины и Бируни. Архимед, Птоломей и Евклид указывают мне великие пути в пространстве. И с каждым днем небо становится для меня еще более загадочным, чем в тот день и час, когда я впервые посмотрел на него. Я изучаю движение Солнца, которое ходит вокруг нас. Я прислушиваюсь к вращению Земли, которое загадочно. И я говорю себе: мир прекрасен, мир вот этих глаз, вот этих губ, вот этих бедер и этих ножек…
Говоря это, хаким поочередно целовал то, что называл, и поцелуи его были горячи, как клейма для коней в туранских степях.
– Истинно говорю, Эльпи: без этого мир не стоит и луковичной похлебки. Без тебя и твоих глаз он пуст, он угрюм, он страшен. Без тебя в нем холодно и темно, как в пещере, в которой живут медведи Памирских гор.
Она, смеясь, прижала ладонь к его губам, чтобы он замолчал. А он целовал ладонь и говорил:
– Разве вот это не рай? – Он обвел рукой пространство над собой и вокруг себя. – Это тело прекраснейшей из женщин, этот свет прекраснейшего из светил. Чем не рай?
Она погрозила пальцем. И сказала:
– Скольким ты говорил все это, мой господин? И точно такими же словами?
Для него этот вопрос был несколько неожиданным. Налил себе чашу до самых краев и, стараясь не пролить драгоценной влаги, сказал:
– Многим, Эльпи, очень многим.
Она захлопала в ладоши. Словно бы от радости. Словно бы от случайного открытия, весьма приятного душе ее и сердцу.
А он пил не отрываясь, пил с упоением, с любовью, увлеченно.
– А мне? – простонала Эльпи.
Он подал фиал и ей. Любуясь ею, спрашивал себя: «Где же больше тайны – на губах ее или на небесном своде, опоясанном Млечным Путем?» И не мог ответить на этот вопрос.
17. Здесь рассказывается о том, как Омар Хайям и его друзья беседуют под звездами
Чернильное небо. Чернильная земля. И сама обсерватория во мраке. Хазини слегка поднял противоположный глазу край алидады – и в бездонной дали возникает созвездие Лебедя. Лоукари и Омар Хайям любовались звездным небом – таким ясным и таким чистым сегодня ночью. Луна еще не взошла, и поэтому звезды словно золотые монеты на черном бархате.
Появился Васети. Он поднялся по винтовой лестнице с нижнего этажа, где производил некие математические вычисления.
Было слегка прохладно. И это благодаря Зайендеруду, который сладко шумел недалеко отсюда.
– Такая ночь для любви, – сказал хаким, – а мы с вами смотрим на небо. А ведь могли бы любоваться красавицами!
Хазини, не отрываясь от прорези алидады, сказал, что любая дева всегда лучше созвездия Девы. И всякую деву на земле, как и на небе, окружают Волопасы, Львы, Вороны, Гидры и прочее. Если любовь принять за некую эклиптику, то она пройдет как раз через Деву, а по обе стороны от нее, то есть эклиптики, окажутся Ворона с Гидрой и Волопас. Разве это не символично?
Шутка астронома, хоть и не блистала особым остроумием, развеселила ученых.
– Господин Хазини, – сказал Омар Хайям, – смотрит на небо, а на сердце у него самое обыкновенное, земное.
– Любовь соединяет и небо и землю воедино, – заметил Хазини.
– Согласен, – сказал хаким.
Васети сравнил любовь и поэзию. Последняя мертва без любви. Что на это скажет уважаемый хаким?
– Ничего не скажу, – отозвался тот. – Аксиома не требует доказательств. Это еще древние знали. Я держусь того мнения, что вообще нельзя отрывать любовь от поэзии – их надо называть единым словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65