Нелепо спорить, чей лучше, чей справедливее, чей милосерднее.
Как нелепо? Эльпи крайне удивлена. Подобные речи в устах благочестивого хакима? И это в его годы? Когда человеку приличествует думать о рае и аде?..
О рае и аде? Хаким запрокидывает голову и пытается охватить ладонью ее груди. Но это не удается: груди упрямы, подобно двум ягнятам. Подобно шаловливым ягнятам на лугу, подобно двум прекраснейшим рыбкам из южных морей…
Он признается ей, что не мыслит рая без Эльпи. И ада тоже. Он говорит, что гурии ничто по сравнению с этими бутонами, которых не может охватить ладонью…
Она удивленно скашивает на него глаза. Она как бы не верит своим ушам. Или он вовсе не правоверный? Разве отрекся он от своей веры? От этой священной Книги… Как ее?.. Да, от Корана!
Он отстраняется от нее. На минуту. Для того чтобы получше разглядеть ее. Этот лунный свет – немножко неверный, немножко тусклый – способен все видоизменять. Он как бы набрасывает на все волшебное покрывало, и тогда получается зрелище, радующее глаз. В эти минуты Эльпи словно бы из мрамора – удивительная в своей наготе. Пусть неверный лунный свет удвоил красоту ее. Но и с учетом этой иллюзии Эльпи остается невероятно прекрасным созданием.
Он смотрит на нее откровенно-оценивающе, и Эльпи неловко. Почему так пристален его взгляд? Осуждающий? Одобряющий? Влюбленный? Полупрезрительный? Кто угадает в чарующем полумраке?..
Эльпи интересуется адом. Впрочем, и раем тоже. В самом деле, что же там? Правда, интересуется больше из озорства, чтобы испытать этого бородатого, красивого мужчину. Только и всего. Любопытно все-таки, что ответит ей ученый мусульманин? «Они все очень верующие, – говорит про себя Эльпи, – аллах у них – все. Пророк Магомет тоже все. Они верят в гурий – этих райских красавиц. Мне об этом говорил один купец в Багдаде».
Он снова пытается охватить ее груди. Но это ему и на сей раз не удается.
– Слишком упругие, – признается он.
– А что бы ты хотел? – говорит она. И хохочет. Неестественно громко. Болтая в воздухе ногами.
Он сказал, что эти не совсем красивые движения больше приличествуют детям, нежели двадцатилетней красавице…
– Такая привычка с детских лет, – ответила она. – Лежа на песке, на берегу моря, я любила задирать ноги.
– Да? – спросил он, морщась от ее грубоватой откровенности.
И все-таки она была чудо как привлекательна. И грубоватость ее проистекала от прожитых нелегких лет и ее горькой судьбы. Кто только не пользовался ею, пока не вошла она к нему. Как майская роза.
– Что ты смотришь так, господин?
– Просто так.
– Просто так не смотрят.
Она снова расхохоталась.
– Мы с тобою говорили о рае, – сказал он серьезно. – А знаешь ли ты, что рай не сравнится с сегодняшним вечером? Я это говорю, все взвесив и все решив.
Она приподнялась на мягком серебристо-чистом ложе, которое на высоте одного локтя от пола. Волосы у нее распущены по плечам и спине. Такие густые, ухоженные, душистые волосы.
– Значит, мы в раю? – спросила Эльпи, с трудом унимая смех.
– Конечно! – воскликнул он.
– И ты при этом не кривишь душой?
– Нет! – сказал он резко.
Она бросилась на него и стала целовать. Это было неожиданно. И он, как только освободились уста из сладкого плена, сказал:
– Пантера, сущая пантера!
А потом они пили вино. Она призналась, что впервые видит мусульманина, которого почти не затронула всеобщая богобоязненность. Одно дело – христиане. Другое – мусульмане. Разве мусульманин смеет нарушить установления шариата? Разве вино не запрещается? Или это зависит от разумного толкования божественных установлений?
А он смотрит на ноги ее и думает о той высокой силе, которая своей властью и прихотью созидает подобные ступни, подобные пальцы, полные невыразимой красоты и пропорций. Такие ножки больше пристали какой-либо хатун из знатного рода, нежели простой гречанке. В самом деле, в чем секрет красоты? Кто может ответить на этот вопрос?..
Она настаивала на своем: почему хаким не предпочтет холодную воду холодному вину?
Он нежно поцеловал ее розовые соски, отпил глоток вина и тряхнул головой. Ей показалось, что он гонит от себя какие-то неприятные мысли. Но это было не так…
Ее глаза светились индийскими фонариками. Они странно фосфоресцировали. Кажется, все бледнеет перед белизною этого создания – прохладного, как мрамор, и горячего душой, как песок пустыни в полуденный зной.
Он запускает пятерню в ее волосы, густые и пахнущие ароматом косметических бальзамов. Он треплет очень нежно ее щеки и гладит небольшие, упругие уши. И думает, что и уши Эльпи соразмерны, что и здесь чудесная пропорция полностью сохранена.
Хаким наливает себе и ей. Отламывает ломтик хлеба и подносит к ее губам. И она захватывает алыми губами душистый ломтик и улыбается. Потом пьет из его рук, а он из ее фиала…
Они меняются чашами, и ей от этого весело. Запрокидывает голову, водопад черных волос изливается на ворсистый ковер. И жемчуга ее зубов так ярки!
– И все-таки ты не желаешь удовлетворить мое любопытство. Может быть, оно тебе кажется глупым?
– Какое же? – говорит он.
– Ты не боишься гнева своего бога?
– А что я совершаю? За что мне отвечать? – смеясь, спрашивает он.
– Ты пьешь вино.
– И что же?
– Вам же нельзя.
– Кому это нам?
– Мусульманам, – говорит Эльпи и протягивает кверху руки, словно пытаясь достать луну с зеленого неба.
Он молча пьет чашу вина.
– Меня за это в ад? – говорит он обиженно.
И целует ее груди и бедра.
– Меня за это в ад? – вопрошает он.
А она хохочет.
Потом хаким отстраняется от нее и, насупившись, ворчит:
– Если за все это мне и грозит ад, я согласен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65