Эжен Делакруа писал в 1851 году:
«Быть может, еще будет установлено, что Рембрандт куда более великий художник, нежели Рафаэль».
Это она, Саския ван Эйленбюрг
В лавке Хендрика ван Эйленбюрга оказалась некая молоденькая особа, которая оживленно беседовала с хозяином. Одета была она слишком модно, слишком элегантно. Рембрандт тотчас решил, что это богатая провинциалка. И не ошибся.
– Познакомьтесь, – сказал Хендрик, – моя двоюродная сестра. Северянка. Из Фрисландии.
Рембрандт поклонился ей.
– А это, – продолжал Хендрик, обращаясь к сестре, – наша знаменитость…
Рембрандт поднял руку:
– Я сбегу, если будете продолжать комплименты.
– А он и в самом деле сбежит. Он способен. – Так говорил Хендрик ван Эйленбюрг. – Саския, это человек железной воли и бычьего здоровья. Чуть не уморил всех наших докторов. Амстердам рисковал остаться без врачебной помощи.
– Это правда? – Саския очень мило улыбнулась. Первое, что бросалось в глаза в ее облике: цветущее здоровье – кровь с молоком. Но красивой ее не назовешь. Голова девочки, талия словно у осы, только бедра выдают зрелость Саскии ван Эйленбюрг.
Ее вопрос немножко смутил Рембрандта.
– Насчет бычьего здоровья господин ван Эйленбюрг прав, – сказал он. – Но я никого не собирался морить. Тем более – докторов. Правда, они очень хныкали. Все, кроме доктора Тюлпа.
Милая улыбка не сходила с лица Саскии.
– Это тот самый, который что-то важное сообщает своим коллегам?
– Вы уже видели картину? – удивлений спросил Рембрандт.
– Да, господин ван Рейн. А что делать провинциалке в таком огромном городе? Остается ходить в театр, на концерты и посещать интересные выставки вроде вашей.
– Положим, выставкой это не назовешь… – Рембрандт попытался отвести взгляд от Саскии. – А вам, значит, немножко понравилась картина?
Саския оказалась бойкой на язычок:
– Это не то слово, господин ван Рейн. Правда, Хендрик меня основательно подготовил, перед тем как свести в хирургическую гильдию… Правда, Хендрик?
– Ничего особенного. Я просто сказал: хочешь посмотреть на работу новой знаменитости?
– И вы согласились?
– Господин ван Рейн, я не только согласилась – я помчалась быстрее ветра.
– Ну, прямо уж… – Рембрандт смутился. – Зачем надо было бежать?
– Как зачем? Так положено провинциалке. – Саския чуть сдвинула набок великолепную широкополую шляпу.
– Господин ван Рейн, – сказал Хендрик ван Эйленбюрг, – скажу по-родственному…
– Он скажет какую-нибудь гадость, – перебила брата Саския и звонко рассмеялась. (Губы ее показались художнику из чистого рубина.) – Родственники обычно не скупятся на гадости.
– Вот и не угадала, Саския… Господин ван Рейн, вы не можете представить себе, как точно она определила вашу картину. Я нарочно сказал, что ничего особенного, дескать, де Кейзер, Элиас и другие уже писали «Анатомию», и совсем неплохо. Вот что я сказал, так сказать, провокационно. И знаете, что услышал в ответ? Не перебивай меня, Саския. Я услышал такие слова: «Нет, здесь совсем не то, Хендрик. В тех картинах, которые я видела или с которыми я знакома по гравюрам, нечто другое. Там все пялят на тебя глаза. Они как бы хотят что-то сказать, да не могут. Никак не могут, потому что они интересуются не анатомией, а позируют художнику. А у господина ван Рейна – совсем, совсем другое».
Саския, слушая эти слова, краснела, как девушка-подросток. Ван Рейн тронул тулью своей шляпы и сказал предельно учтиво:
– Я польщен, Саския ван Эйленбюрг. Может, с моей стороны это самонадеянно, но именно так я и задумал. В самом деле, господин Тюлп говорит коллегам о важном деле, произносит достойные слова, выражающие достойные мысли, и его жадно слушают. Неужели в такой момент доктора должны были позировать, глядя мне в самые зрачки? Вы очень верно уловили мою мысль, и я вам благодарен за это. Я хотел бы, если разрешите, отблагодарить вас рисунком. Вашим портретом.
– Слишком дорогая плата, – сказала Саския и обратившись к брату: – Не так ли, Хендрик?
Ван Эйленбюрг смешно шмыгнул носом, будто собирался чихнуть. И шепотом проговорил:
– Дорогая плата – для кого? Для вас, ван Рейн, или для тебя, Саския? Он же изведет тебя сеансами. Кому станет дороже?
– Несносный насмешник! – Саския бросила на Рембрандта взгляд, преисполненный любопытства.
Рембрандт кашлянул в кулак, как бывало на мельнице, когда першило в горле от солодовой пыли.
– Нет, Саския ван Эйленбюрг, на этот раз столь грозное испытание вам не угрожает. Обещаю рисунок в один короткий сеанс.
– Слышишь, Хендрик?
– Слышу.
– Я согласна, господин ван Рейн.
– Смелая барышня! – воскликнул Хендрик ван Эйленбюрг.
Разговор в Музее имени Пушкина. У экспонатов Дрезденской галереи. Москва. Май, 1955 год.
– Так это, значит, и есть та самая Саския?
– Да. И не очень красивая.
– Однако симпатичная.
– Рембрандт, говорят, был без ума от нее.
– Эта писана после «Анатомии доктора Тюлпа»?
– Да. Конечно. Тысяча шестьсот тридцать шестой год.
– А вон там автопортрет с Саскией. Она у него на коленях. Он поднял бокал, должно быть, с пивом. Он приятный, а она некрасивая. И не улыбается, как он.
– А разве он был военный? Зачем ему шпага?
– Просто большой фантазер. Это Рембрандт писал в тридцать лет. Совсем молодой по сегодняшней мерке.
– На ней, видимо, очень дорогое платье.
– Отец ее был богат. Приданое оказалось немалым.
– И так в нее влюбился? Говорят, чуть ли не с первого взгляда?
– Почти.
– Что же все-таки прельстило в ней? Голова у нее несуразно маленькая.
– Он в ней души не чаял. В Касселе есть портреты Саскии – прекрасной дамы. Зачем ходить далеко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52