На другом – наоборот, слева направо. То ногами вперед, то головой. На последнем, четвертом этюде левая рука была обнажена до локтя, попросту говоря, с нее была содрана кожа. Рембрандт так ее высветил, что можно было изучить каждую жилку.
Бол сказал, что с трудом наблюдал, как доктор Хартманс оголял руку, а другой копошился в мышцах.
– Бол! – сказал ему Рембрандт. – Не будь таким неженкой. Может, и тебе придется писать какого-нибудь доктора с трупом.
– Никогда! – крикнул Бол.
Лисбет сказала, что, наверное, придется покончить с трупом, потому что этюдов набралось более двадцати. Однако брат ее был чем-то недоволен.
– Мне нужен свет. Свет с этого угла, – сказал он, показывая на левый верхний угол этюда. – Доктор Тюлп медлит с заказом, а мне хотелось бы поскорее усадить докторов вокруг стола.
– Ты хочешь сказать, Рембрандт, вокруг трупа?
– Разумеется! Доктора за анатомическим столом. У де Кейзера они сидят как на похоронах. С постными лицами. И молчат. Спрашивается: зачем тогда труп?
Бол вернулся и стал спиною к этюдам.
– Послушай, Бол, – обратился к нему Рембрандт. – Что делают врачи за столом? За анатомическим…
– Не знаю. Скорее всего разговаривают…
– О чем?
– О трупе, конечно, – вмешалась Лисбет.
– Умница! – Рембрандт погладил ее по голове. – Конечно, о трупе. Точнее, они рассматривают его. Старший из них – в данном случае Тюлп – что-то рассказывает. Может, о строении тела. Может, о болезни. Но все слушают его. Они не могут, они не должны позировать. Дело важное, серьезное: перед ними труп, это бывает не часто, поэтому надо досконально изучить его. А как ты считаешь, Бол?
Бол наконец пришел в себя, выпив стакан холодной воды.
– Господа заказчики ждут именно своих портретов… Красивых…
– Допустим, – раздраженно сказал Рембрандт.
– Как – допустим? – возразила Лисбет. – Каждый из заказчиков хочет выглядеть на портрете как можно достойнее…
– Что же из этого?
– А ничего! За свои деньги каждый рассчитывает иметь свой портрет, а не портрет трупа.
– Ты так полагаешь?
– Да.
– А ты, Бол?
– Наверное, уважаемая Лисбет права. Зачем они вносят деньги? Затем, чтобы изобразили на портрете его самого как знатную особу.
– На групповом, Бол, на групповом портрете, – перебил его Рембрандт.
– Что с того, что – групповом? Групповой он для нас с вами, учитель, а для каждого из заказчиков – прежде всего его собственный портрет.
Рембрандт прислонился к стене, посмотрел на сестру: что она скажет?
– Бол прав, – сказала Лисбет, оправляя снежно-белый фартук.
– Он повторил твои слова, – нахмурился Рембрандт, кивнув на Бола.
– Это неважно. Мы с ним одного мнения, Рембрандт.
– Ладно, – сказал Рембрандт, – посмотрим, что будет. Мы тут с вами языки чешем, а доктора молчат. Дело может закончиться неожиданно: я напишу этот труп во всех возможных ракурсах… И – всё… Очень даже просто…
Навстречу славе
Наконец-то доктор Тюлп дал знать о себе. Он спрашивал: будет ли господин ван Рейн в ближайшую пятницу вечером у себя дома? Молодой – уже знакомый – посланец добавил:
– У его милости важное предложение.
– Я жду его, – ответил Рембрандт. – Прошу, стаканчик вина.
– Вина нет, – сказала Лисбет, – но есть отличное пиво.
– Благодарю. – Посланец снял шляпу, чтобы откланяться. – Меня ждут в таверне.
С тем он и ушел.
Рембрандт был разгневан.
– Что же это такое, Лисбет? – прошептал он, сдерживая себя. – Нет вина? Или нет денег?
– Бол не принес вина.
– При чем тут Бол? Он же не слуга!
Лисбет вдруг вспыхнула:
– И я не служанка! Не мое дело следить за погребом.
– А ежели бы приехал сам доктор?
– Я бы и ему предложила пива. Что тут такого?
Рембрандт бросился в комнату, служившую ему мастерской. И, кажется, повалил табуретку – грохот раздался на весь дом.
Лисбет заторопилась туда же. Рембрандт уже сидел, уставившись на этюд с повешенным… И не замечал сестру. Она постояла в дверях, постояла и – ушла к себе наверх. Небольшая вспышка, слава богу, окончилась. И она и он чувствовали себя виноватыми. Лисбет плакала в подушку, а Рембрандт, позабыв о только что происшедшем, разглядывал этюд, где труп был изображен головою влево и свет шел откуда-то слева, с верхнего угла. Темно-коричневый фон с золотистым отливом подчеркивал мертвенную бледность натуры.
Рембрандт взял лист бумаги и карандашом изобразил положение трупа, соответствующее этюду. У головы усадил некоего доктора, предположительно Тюлпа, а справа и слева от него – десять безликих фигур.
Этот набросок художник небрежно откинул в сторону и взялся за новый. Вот труп лежит, упершись головою в левый край, а пятки выставив напоказ. У ног сидит доктор Тюлп в шляпе, а остальные – десять докторов – по правую руку от него. Скальпель Тюлпа острием направлен в левое колено…
И этот набросок полетел вслед за первым…
Тут в дверях показалась Лисбет с платочком в руке.
– Я была не права, – произнесла она тихо.
Рембрандт словно впервые увидел ее. Долго смотрел на сестру. А потом сказал:
– О чем ты, Лисбет?
– Я виновата, – проговорила она.
Он пытался вспомнить: о чем это она? И вспомнил.
– Ладно, Лисбет! Я позабыл уже. Нет вина? Так оно будет! Разве ты ходишь в служанках? Тут дело похуже: куда усадить доктора Тюлпа?
Лисбет постояла еще немного и, когда убедилась, что он снова забыл о ней и о злосчастном вине, незаметно удалилась в свою комнату.
Нет, этих молодых коллег Тюлпа надо посадить по ту сторону трупа, а самого Тюлпа против них… Сказано – сделано. Набросок готов и ровно через минуту брошен наземь.
Рембрандт берет один из этюдов, на котором труп изображен с уходящими влево ногами, а голова – в тени, в сумраке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52