что же дальше? Что нам делать с нашим стотысячным войском, нашими всадниками, нашими боевыми слонами? Стоять и ждать погоды? Но какой погоды? – Ганнибал поднял вверх сжатый кулак. – Вот – мы, вот – наша сила. Сколь же долго мы будем его держать на весу? Это не праздный вопрос афинского ритора. Это наша реальность. Жизнь сама подсказывает, что нам делать.
– Что же? – наивно спросил старик.
– Идти на Рим, добить сенаторов на их Капитолии и с богатством и триумфом вернуться домой.
– Все это хорошо лишь в одном случае…
– Каком? – нетерпеливо спросил Ганнибал.
– Если считать, что в Риме сидят одни дураки. Это я говорю к тому, чтобы ты семижды все отмерил.
Ганнибал сказал уверенно:
– Я отмерил шесть раз, а сегодня отмерю в седьмой. Понимаю твои предостережения, понимаю и принимаю соответственную меру. А она, эта мера, только одна: мы должны победить! Нет другого выхода!
– Почему же? – тихо сказал старик. Он указал пальцем на высокое небо.
– Что – там? – Ганнибал задрал голову.
– Там звезды – символ мира, спокойствия.
– Чепуха все это! – сердито проговорил Ганнибал. – Все символы здесь, на земле. Это точно, бесспорно. Эллины давно занимаются звездами, луною, солнцем. Много философствуют на их счет. А к чему все это привело? К тому, что римляне называют их презрительно грекосами. И это эллинов, которые проучили персов и держали мир в своих руках!
Старик поднял руки, хотел сказать нечто важное:
– Ганнибал, власть твоя ничем не ограничена. Ты молод, умен, достаточно хитер для своих лет. Подумай еще раз. Это не помешает. Не делай ничего такого, что бы вызывало хотя бы малейшее сомнение. Судьба великого Карфагена в твоих руках…
– Не Карфагена, а Рима, – перебил Миркана Белого Ганнибал.
– Допустим.
– Тут и допускать нечего. Я не из тех, кто решает не подумав. Я думал, думал днем, думал и при звездах.
– Звезды имеют одно определенное свойство наряду с другими, Ганнибал. Они говорят о вечности бытия. Их свидетельство по этому поводу неопровержимо. Говоря о вечности, они тут же напоминают о краткости человеческой жизни. Они зовут к мудрости и умеренности.
– Зовут только нас? А римлян не зовут?
– И их призывают к тому же.
– Что же они?
– Это их дело. Мы же обязаны думать, думать, думать. И этому следует учиться у вавилонян – старинных – и у эллинов, оставивших нам свои писания.
Ганнибал снова вскинул кверху свой кулак:
– Я решил, Миркан, и не отступлюсь: поведу войска на Рим! Я докажу, что Карфаген жив и будет жить. И не только! Но и процветать!
Старик встал, обнял молодого полководца:
– Я всегда буду с тобой, во всех походах, во всех делах. Но только помни: Карфаген один, знаменитый на весь мир Карфаген.
Старик поднял голову: звезды сверкали пуще прежнего.
– Что там? – спросил Ганнибал.
– Они слышат нас.
– И что же?
– Они пока молчат.
– Тем хуже для них, – буркнул Ганнибал. – Впрочем, я расставил надежную стражу, и нас никто не может подслушивать. В этом я уверен, уважаемый Миркан.
Пращники из Карфагена
В Карфагене дома их соприкасались задними стенками, точно спинами. Так и состарились в портовом квартале. Не в том квартале порта, где была стоянка военных кораблей, а в том, где плескались в воде утлые рыбачьи суденышки.
Пращники – Гано Гэд и Бармокар – были одногодками, почти под тридцать каждому. Отец Бармокара погиб на Сицилии в стычке с римлянами в ту войну. Точнее, не на самом острове, а близ его берегов. Бармокар коренаст, бледнолиц, а этот Гано Гэд, или Гано Козел, наоборот – сухощав, высок, темный, как ливиец. Гано Гэда ждали дома родители – потомственные рыбаки. А мать Бармокара жила с дочерью, молодой вдовой (ее муж погиб на пути из Карфагена в Иберию)…
– Хорошо говорил, – сказал Гано Гэд. Он имел в виду вчерашнее слово Ганнибала на солдатской сходке.
Бармокар кивнул и промычал что-то невнятное.
– Что ты сказал? – спросил Гэд.
– Ничего не сказал.
– Так вот, – продолжал Гэд, от нечего делать накручивая тоненькую веревку на палец, – воевать с Римом надо. А где? Не у стен же Карфагена. Хорошо было сказано.
Опять непонятное бормотание.
– Что? – начинал злиться Гэд. – Ты потерял дар речи?
Бармокар вылупил глаза. Как рыба, выброшенная на берег из морских глубин.
– Говори же!
Бармокар достал из походной сумки сушеную айву.
– Хочешь?
– Хочу.
Оба пожевали ее. Очень вкусная. Даже вспомнилось детство, когда они вот так, как сейчас, делили сушеную айву и многое другое. Да и сама бухта Нового Карфагена, уютная и надежная, и высокий берег, переходящий в холмистую местность, тоже навевали воспоминания о родном Карфагене.
– Видишь ли, Гано, – сказал Бармокар, медленно жуя упругую айву, – время идет, и у меня кое-что меняется вот здесь. – Он хлопнул себя по голове.
«Странный оборот», – подумал Гэд.
– Вот меняется – и все!
Гэд взглянул на друга эдак сверху вниз, но ничего определенного на голове пращника не нашел – только обыкновенный рубец на темени: след вражеского камня.
– Греков начитался? – шутливо спросил Гэд.
– Каких греков?
– А этих самых… философов. Говорят, они любят всяческую галиматью. Вот одна из них: в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Ну?
Бармокар достал еще горсть айвовых кусочков.
– И что с того, что нельзя?
– Спроси у них. Вон их сколько здесь шатается.
Мимо как раз проходил греческий лучник по имени Ахилл
– Эй, Ахилл! – крикнул Гэд. – Поди сюда, айвой угостим.
Грек круто повернул к ним.
– Ви любишь разны фрукт, – сказал он по-финикийски.
– Вы тоже, – отозвался Гэд.
– Сами лучи – маслина. Солени, – сказал грек, принимая горсть сушеной айвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57