Девчонкам нравятся высокие и стройные мальчишки.
Я вспомнил, как дважды бросался очертя голову на помощь Наташе, и поразился – неужели это я? Я сам себя не узнавал.
Я тихий, послушный, учусь на одни пятерки. Мама и папа не нарадуются на меня, потому что я приношу им одни радости и ни одного огорчения. Я не гоняю допоздна невесть где на улице, а смирно сижу в кресле и читаю книгу.
Таких, как я, обычно называют маменькими сыночками. Но это неправда, я – папенькин сыночек.
Не подумайте, пожалуйста, что у меня нет мамы. Ничего подобного – у меня самая умная, самая красивая, самая лучшая в мире мама. Вот только я редко ее вижу. Потому что моя мама чрезвычайно занятой человек. Она – ученый, биолог, и пропадает в своей лаборатории допоздна.
Поэтому моим воспитанием занялся папа. Мой папа – театральный критик. Он работает по вечерам – смотрит спектакли в театрах. А по утрам он стучит на машинке рецензии на эти самые спектакли. А еще папа выступает по телевизору и тоже рассказывает о театре. Последнее время его физиономия все чаще появляется на голубом экране.
Мой папа в одно мгновение стал чрезвычайно популярным. Его узнавали на улицах, в магазинах, оборачивались в его сторону, шептались, показывали на папу пальцем.
Папе льстило, что он стал знаменитым человеком. В молодости папа был актером, сыграл Ромео, мечтал об успехе, о славе. Успех был, но в единственном числе. На одном спектакле папу увидела мама. И мама полюбила папу, а папа полюбил маму. Это, конечно, было до моего рождения.
Короче говоря, днем папа обычно обитал дома. И волей-неволей он вынужден был готовить обеды. Ведь мама возвращалась домой поздно и без задних ног, то есть совершенно усталая, да еще в выходные умудрялась ставить опыты. А поскольку папа ничего не делал наполовину, он проштудировал десятки книг о вкусной и здоровой пище и вскоре стал искусным кулинаром. И такие обеды готовил, что пальчики оближешь.
Вот и сегодня папа встретил меня в мамином переднике – голубые цветочки по желтому полю.
– Все, разговоры потом, – предостерегающе поднял руку папа, хотя я и рта не раскрывал, – сперва – трапеза.
Я помыл руки и сел за стол. Папа не любил, когда прием пищи назывался слишком просто – поесть, пообедать, перекусить, или, хуже того, – перехватить, заморить червячка. Для папы каждый обед был священнодействием.
Все разговоры за столом были категорически запрещены, и потому обед обыкновенно проходил в молчании. Разрешалось, правда, восторгаться папиными блюдами, но и тут были дозволены лишь междометия и восклицания. Сам папа не обедал, а только пил кофе.
– Папа, сегодня ты превзошел себя, – похвалил я папу, когда обед кончился.
Как истинный талант, папа был скромен. Он застенчиво потупил глаза.
– А теперь можно поговорить, – оживился папа. – О чем ты хотел меня спросить?
И я рассказал папе о сне, который не дает мне покоя целых семь дней. Папа страшно обрадовался, услышав мою исповедь, и заговорил стихами:
– Пора пришла, она влюбилась.
А потом добавил уже прозой:
– Это прекрасно, сын мой!
Мой папа был весь напичкан цитатами. На всякий случай жизни у него было наготове мудрое изречение, стих или сентенция. Сейчас ему, наверное, просто не подвернулась подходящая цитата. Вот почему в стихах было слово «она», хотя речь шла обо мне.
– А почему почва уходит у меня из-под ног? – спросил я, неудовлетворенный папиным толкованием моего сна.
– А ты считал, что путь к счастью усыпан розами? – воскликнул папа. – Нет, за любовь надо сражаться.
Папа, как всегда, был прав. Но чего-то в его словах мне не хватало. Я решил – поговорю с мамой.
Мне повезло – мама пришла сегодня раньше обычного.
– Кир, пора обедать! – позвал меня папа.
Какой кошмар – снова обедать. Папа и так меня раскормил. Но нельзя маму огорчать.
В прихожей папа снимал у мамы пальто и при этом исполнял некий ритуальный танец. Так, должно быть, отплясывают индейцы Огненной Земли, радуясь, что после долгой разлуки вновь увидели лица своих родных. Но папа не только танцевал вокруг мамы – под слышимую одному ему музыку приговаривал речитативом:
– Устала, мамуся? Не говори ни слова! Я все вижу, устала дьявольски! Сейчас я тебя покормлю, а потом отдохнешь, и все будет отлично…
Я подхожу к маме поздороваться. Мама запечатлевает на моем челе поцелуй и виновато улыбается, словно просит прощения, что у нее нет сил вымолвить хоть слово – так она, бедная, устала.
Папа расставил тарелки, нарезал хлеб. Мама села за стол, помешала ложкой суп и, наконец, произнесла первые за сегодняшний вечер слова:
– Газеты есть?
– Одну минуточку, – папа сорвался с места, метнулся в комнату и вернулся с кипой свежих газет и журналов. Наша семья выписывала их целую уйму.
Между прочим, мама была единственным человеком в нашем доме, кому разрешалось за обедом разговаривать. Вернее, мама просто не знала, что во время трапезы должна царить тишина.
Мама развернула газету, которая лежала сверху, и, глядя в нее, медленно понесла ложку ко рту. Затаив дыхание, мы с папой следили за необыкновенным полетом ложки. Вот ложка благополучно прибыла к месту назначения, не пролив по пути ни капли драгоценной влаги.
Мы с папой облегченно вздохнули и усиленно заработали ложками.
Мама вновь зачерпнула ложку, и мы с папой замерли. И на этот раз все обошлось, и третий раз, и четвертый… Что ни говори, а у мамы был большой опыт. Без газет мама никогда не обедала. На их чтение у мамы просто не было иного времени.
Наконец мама расправилась с супом и принялась за второе. Одновременно мама дочитала одну газету и взялась за другую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59