Должны же где-нибудь быть люди?
Я отрицательно качаю головой.
– Что? Вы что тут свою жизнь хотите закончить?
Я открываю рот, но спохватившись, вырываю листок из записной книжки и пишу: «Я должен найти свою жену».
Опершись локтями на стойку, в позе, типичной для хозяев бистро, он, почесав ухо, говорит с сочувственной иронией:
– Да, вот это, я понимаю – любовь!

Как это кажется теперь странным: вытащить ключ из кармана, вставить его в замочную скважину. Сотни раз я проделывал эти движения, приходя домой. Мария ждала меня. Мне это казалось естественным. Вечно я буду сожалеть о том безразличии, с которым принимал это простое счастье.
Квартира погружена в темноту. Все ставни закрыты. Нет и столь привычных запахов родного дома. Вместо них в воздухе висит стойкий и тяжелый запах сигар.
Я открываю дверь. Боком в кресле, свесив ноги через подлокотник, сидит мужчина. В несвежей майке, с огромной сигарой в зубах, он читает одну из моих книг, поскребывая свою трехдневную щетину.
В довершение всего он встречает меня следующими словами:
– Можно было бы и постучать.
В неярком свете трех свечей, пристроенных на книжных полках, его лицо выглядит осунувшимся, в глазах – тоска. Неужели и у меня такой же затравленный вид?
Я делаю шаг вперед.
– Вам, может быть, это неизвестно, но вы сидите в моем кресле!
Он фыркает.
– То, что буржуазные представления пережили общество, их создавшее, является одним из наиболее смехотворных аспектов нынешней ситуации.
Я имею дело с фразером. Ладно. По крайней мере, он не должен быть опасен. А тот, о ком идет речь, делает широкий жест рукой.
– Ничего больше нет! Все погибло! Все сметено самым исступленным, самым отвратительным, самым бесповоротным бегством! И что мы видим? Появляется один из выживших… Самый последний, быть может… И что же он делает? Кается в грехах? Клянется создать новый, лучший мир? Нет. Он требует свое кресло.
Я опускаюсь на диван. Усталость режет мне икры. В колеблющемся свете свеч я смотрю, как он затягивается сигарой и, вынув ее изо рта, тихо говорит:
– Саранча, была подобна коням… – Его голос крепнет. – Она была подобна коням, приготовленным на войну… Лица же ее – как лица человеческие… – Устремив взгляд в потолок, он словно читает там пророческий текст. – И волосы у ней – как волосы у женщин! И зубы у ней – как у львов!
Апокалипсис!
– А ведь я узнал вас! Вы с седьмого этажа. Вы писатель…
– Да, точно, я жил на седьмом. Но здесь и просторней и удобней. И потом тут есть бар, а также библиотека. Слушайте, у вас был недурной вкус!
– Я разыскиваю жену.
– И здесь вам вкус не изменил! Но должен сказать, что ее здесь нет. Когда я взламывал вашу дверь, я уже знал, что квартира пуста.
– Она ушла?
Он неопределенно машет рукой, и пламя свеч ложится набок.
– Ушла вместе со всеми, когда тут разъезжали с мегафонами. Вздор все это! Куда уходить-то?
Она ушла. Не дождалась меня. Ей стало страшно. А я-то сам, разве я не просидел четыре дня, забаррикадировавшись в отеле, где страх не давал мне даже открыть ставни?
– А вы, вы предпочли остаться?
У него вид, как будто ему предложили нечто дурно пахнущее.
– Дело в том, что я терпеть не могу толпу. Во время исхода в 1940 году – я тогда был совсем мальчишкой – мне все ноги отдавили. Каждый божий день, в течение недель, масса людей наступали мне на ноги! Кстати, хотите знать, где они все оказались, кто послушался этих, с мегафонами? В лагерях.
– В лагерях?
– Да, в концлагерях. И вот этого я как раз понять не могу. Устроив массовую бойню, звинчи проявили заботу об оставшихся. Как только мы перестали сопротивляться, они прекратили избиение. Странно, да?
Он раскуривает погасшую сигару.
– Вы думаете, я тут сиднем сидел? Ошибаетесь. Я выходил. Сначала разгуливал пешком, потом стащил велосипед, а потом – даже машину. И не для того, чтобы убежать. Чтобы смотреть. Я видел такое, такое… Ну и зрелище, скажу я вам! Вы в метро не спускались? Там тысячи сожженных звинчей. Идешь по колено в этой каше. Они устроили там свои первые колонии. А армия залила напалмом все входы и вентиляционные колодцы… Ну а потом, естественно, уж позвинчало, так позвинчало!
Я разговаривал также с массой людей: с военными, с ребятами из Гражданской обороны, с химиками, биологами, другими учеными… Все пытались найти хоть какое-нибудь средство… Кое-кто говорил о контакте, о переговорах… Жалкий лепет! Звинчи и попытки не сделали вступить в контакт. Они приходят, звинчат, и все! Некоторые утверждают: они организованы, значит разумны. Все правильно! Муравьи и пчелы тоже, в конце концов!.. Но взгляните-ка на это с другой стороны: представьте себе, что в глазах звинчей мы – это муравьи. Что человеку стоит разворошить муравейник? И потом, у вас когда-нибудь возникало желание сесть с муравьями за стол переговоров?
Он встает, непринужденно открывает мой бар и достает два стакана. Плеснув туда немного виски, говорит:
– Я экономлю. Виски мало осталось. Знаете, эти звинчи, в общем-то, меня весьма интересуют. Чего они хотят? Нам даже неизвестно, откуда они. С одного из спутников Юпитера, по словам какого-то ученого. Я его слышал по радио, когда оно еще работало. Но он-то откуда знает, я вас спрашиваю? Во всяком случае, несомненно одно: как мыслящие существа мы их абсолютно не интересуем. Похоже, они даже не заметили этой нашей особенности, которой мы так гордимся. Они, без сомнения, также разумны, но совершенно по-другому. Настолько, что нет даже смысла сравнивать.
Он тыкает в меня окурком сигары.
– Вы видели, чтобы звинч зашел в какой-нибудь дом? Заинтересовался каким-нибудь механизмом?
1 2 3 4 5 6 7