Вытряхивает снег…
– Пойдем! – говорит бабушка Сереже, но он не понимает – куда пойдем.
Бабушка берет его за плечи, подводит к гробу. Бросается на маму, обхватывает гроб.
Сережа смотрит на бабушку тупым взором, жалеет ее. Что ты плачешь, старая, думает он. Это же не мама, все равно. Бабушку поднимают с земли, настает Сережина очередь.
Он становится на колени, целует маму в лоб. Задумчиво разглядывает ее. Целует руки.
– В последний раз! В последний раз! – шепчет за спиной кто-то. Сережа оглядывается. Тетя Нина. И тут он понимает, в последний раз! Он больше не увидит маму! Никогда!
Сережа смотрит на маму. Хочет запомнить навсегда. И не может, нет. Он видит исстрадавшееся это лицо, а представляет другое – смеющееся. На голове – зеленый мохнатый берет с помпошечкой. Мама как медвежонок в старой своей шубке. Круглая вся. Вот озабоченно говорит: «Вызови маму! И купите кроватку!» Вот стоит у окна в больничном халате и посылает Сереже воздушный поцелуй.
Чем лучше представляет Сережа маму живую, тем неестественнее кажется она мертвая! Их нельзя соединить! Невозможно!
Но соединить нужно. Все заставляют его сделать это.
Сережа содрогается.
Нет! Этого не может быть! Не может быть, что мама смеющаяся и лежащая тут – одна и та же.
Он безудержно плачет. Его трясет.
Гремит оркестр, жутко чухая медными тарелками.
Кладбище отодвигается, подпрыгивает в заднем оконце автобуса. Скрывается за поворотом.
Потом какая-то столовая.
Какие-то люди, говорящие о маме.
Потом дом.
Лица родственников из деревни, опоздавших приехать на похороны.
Лицо тракториста Валентина.
Лицо Кольки. Вот и приехал.
Люди что-то говорят, какие-то слова. Колька ведет Сережу на улицу. Они разговаривают. Скоро возвращаются. Дома – табачный дым, окурки. На столе тарелки, от которых мутит.
Испуганные глаза Вероники Макаровны. Растерянный Никодим.
Никодим! Он разглядывает Никодима, разглядывает его красные уши, похожие на лопухи, его невзрачное серое лицо, и новая мысль обжигает Сережу. Конечно! Во всем виноват Никодим!
Если бы не он, мама не вышла бы замуж. Не собралась рожать.
Если бы не он, мама бы жила.
Шаг за шагом, день за днем Сережа припомнил все, как было.
Приезд Никодима. Мамино решение. Разговор с Васькой. Свадебное путешествие. День рождения. Аэродром.
Да пропади все пропадом! Провались в тартарары!
Пусть бы мама смолила папиросы, говорила грубо! Пусть бы жили они в старой комнате. Пусть была бы она несчастливая, только жила! Жила, а не умирала!
И Сережа с ненавистью глядит в сторону Никодима.

3

Наутро бабушка куда-то собирается. Зовет с собой Сережу.
– Младенца-то проведать надо, – говорит она.
Младенца? Только теперь доходит до него это. Мама родила мальчика. Она умерла, когда его рожала.
Сережа мотает головой. На что ему этот младенец? Пропади он пропадом. Из-за него мамы нет.
Но тут же встает, одевается. Идет скорбно рядом с бабушкой.
При чем тут младенец? Он даже не соображает ничего, такой малюсенький.
Сережа вспоминает, как мечтал о брате, когда возвращался с Котькой в троллейбусе. Как увлекла его мама разговорами про брата или сестру. Как хотела она еще ребенка.
В больнице бабушка теряется, суется в разные двери, но все не в те.
– Как про ребеночка бы узнать? – ловит она санитарку.
Санитарка останавливается, расспрашивает подробнее, потом исчезает, выводит врача. Врач – женщина. Полная, веснушчатая, добрая, с толстыми руками.
– Ребеночек живой, – говорит она, рассказывает подробности про вес, про рост.
– Дак как кормите? – пригорюнившись, спрашивает бабушка. – Без матери-то.
– Кормим, – говорит врач, – у нас возможности есть. Но без матери плохо.
– Уж куда там, – вздыхает бабушка.
Врач спрашивает про Никодима, узнает, что Сережа – старший мамин сын, что бабушка – мамина мама и никого ближе больше у покойницы не было.
– Может, еще повезет вам, – говорит она, поднимаясь, – может, ребеночек не выживет.
– Хорошо бы, – отвечает ей бабушка и плачет.
– Как хорошо? – не понимает Сережа, когда они обратно домой идут, и возмущается: – Что говоришь, думаешь?
– Думаю, – отвечает бабушка, – хватит одного тебя, сиротинки. Да ты – большой, сознательный. Младенца-то ведь выкормить сперва надо, выходить, потом воспитать. Кому это делать? Никодиму? Да разве ж сподручно ему, нестарому мужчине, с младенцем? Я одной ногой в могиле…
Бабушка плачет, сморкается, приговаривает:
– Разве ж это дело, чтоб дети раньше родителей помирали?
– Я его выращу, – говорит Сережа о брате. – А что, устроюсь на завод, заработаю…
– И-и-эх, милый! – говорит бабушка и машет рукой. – Дай бог тебе самому без мамки ладом дорасти!
Сережа молчит, не согласен.
На другой день он едет в больницу, вызывает толстую врачиху, справляется про брата.
– Живой, – говорит она и спрашивает неожиданно: – А где же отец?
Сережа молчит, не знает, как ответить. Потом говорит:
– Он болеет.
– Понятно, – вздыхает врачиха, смотрит на туфли. – Передай, что пока живой.
Вечером он говорит про маленького Никодиму.
Тот глядит на Сережу бесцветными глазами и ничего не понимает. Он как бы одеревенел после маминой смерти. Словно задумался о чем-то и от этой мысли оторваться не может – загипнотизировала она его. Он то и дело плачет. Вдруг прокатится по щеке слеза, сомкнутся губы в некрасивую гримасу. Сережа смотрит на него безразлично, говорит про маленького его сына, но Никодим ничего не может придумать.
– Не знаю, – хрипло говорит он, – не знаю… Надо кормилицу искать. Или что?
Сережа не знает, какую кормилицу. Бабушка крестится в угол и молчит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49