Я долго думал, как бы задать его необидней, но, когда думаешь о деликатности, всегда получается самое грубое.
– Ты что, не наелся? – спросил я. И покраснел.
Вадим посмотрел на меня сверху вниз. Без всякого удивления или любопытства посмотрел и ответил:
– Наелся. Но вечером надо чем-то Машку кормить. И завтра тоже.
В глаза он называл сестру только Марьей, торжественно получалось, ничего не скажешь. А сейчас назвал попросту. За глаза человек всегда искренней. Мимоходом я подумал, что, называя сестру полным именем, Вадька, пожалуй, старается воспитывать ее. Но главное было не это. Меня поражала его глупость. Мама же ясно пригласила их вечером к нам. Значит, будем есть.
– Но моя мама вас пригласила! – сказал я, не скрывая своей досады.
Он опять посмотрел на меня сверху вниз.
– Твоя мама, – сказал он совсем как взрослый, – не обязана нас кормить. – Он еще глянул на меня. И спросил, точно учитель: – Ты понял?
После этих слов я решил про себя: в школу сегодня не пойду.
Мне было стыдно перед Вадимом. Я готов искупить вину. За свои дурные мысли о нем я должен расплатиться.
Надо же! Думал о нем – он жадный. Думал – негодяй.
А он! Благороднейший из благородных!
Это бывает часто, во все времена, – в голодные дни войны и когда беды нет, а есть мирное, счастливое небо: мальчишка помладше, точно верный оруженосец, готов следовать за мальчишкой, который едва старше его.
Рыцарь идет, рыцарь говорит, рыцарь поет, рыцарь молчит, и все, даже молчание любимого рыцаря, кажется оруженосцу значительным и важным.
Счастливы оба.
* * *
Я думал, мы будем гулять, просто шляться, но Вадим двигался скорым шагом, и приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от него. Время от времени он останавливался и молча смотрел на меня терпеливыми глазами.
– Ты что? – спрашивал я.
– Отдохни, – предлагал он.
Сперва я неопределенно хмыкнул: с чего он взял, будто я устал? Но потом хмыкать перестал. Мы уже прошли километров пять, наверное. Перед этим получился такой разговор.
– А ведь ты и вчера в школе не был, – догадался я.
– Не успеваю, – ответил Вадим. – Пока все обойдешь…
– А где ты ходишь?
– Ты думаешь, одной восьмой столовкой прокормишься?
Что-то не сходились концы с концами, я сразу это сообразил. Ну, неделю назад они потеряли карточки, тут все ясно. Но если человек шакалит всего неделю, откуда он все знает-то? Все столовые?
Вадька будто услышал меня. Понял незаданный вопрос.
– Мама у нас часто болеет, – сказал он. И вздохнул: – Так что приходится.
Он оживился, стал рассказывать.
– Самое хорошее место – вокзал, – сказал он. – А самые добрые люди – солдаты. Мне целую буханку хлеба однажды дали, – повеселел он. – А в другой раз банку американской тушенки. А еще раз – пачку шоколада. Представляешь? – Он даже хохотнул. – Лучше всего дают, когда на фронт едут! А когда с фронта, разве что сухарь получишь. Понятно. Хотят домой привезти. Сейчас всем худо.
– Так давай на вокзал, – предложил я. – Вдвоем больше выпросим.
– Там гоняют, – вздохнул Вадька. – На перрон за деньги пускают, да и то к приходу поезда. А так заберешься – в милицию тащат. Или к военному коменданту. К нему – лучше.
– Почему? – удивился я. Военная комендатура, да еще на вокзале, ловила всяких шпиков, я это знал, проверяли документы не только у солдат, но у всех мужчин: нет ли дезертиров?
– Он всегда отпускает, – ответил Вадька. – Да еще чего-нибудь даст, хлеба например. Там добрый дядька есть, однорукий. А вот мильтонши пристают, будто липучки: где живешь да как фамилия… Я там предупреждение имею, два раза попадал. Больше нельзя. Особенно теперь. – Он опять вздохнул, как старик. – Что будет с Машкой? Нет, рисковать нельзя.
И мы пошли, где попроще. Топали уже где-то на окраине. Я тут и не был никогда, хотя город для меня родной, а Вадька здесь только в эвакуации. Ну и словечко!
С уроками сегодня я уже распростился. На первый опоздал. Ко второму не успел. Ну а являться на третий урок просто глупо. Анна Николаевна потребует веских объяснений, еще хуже – записки от мамы: в чем, мол, дело, какая причина для прогула. Будь что будет, махнул я рукой. И вот мы брели где-то на окраине, по неизвестной улице, и я, по правде говоря, старательно запоминал все повороты: уж очень подозрительно поглядывали на нас незнакомые ребята.
Одни лупили снежками друг в друга – весна вышла затяжная, то таяло, то вдруг погода свирепела, валил снег, и город утопал почти что в январских сугробах, – другие были на лыжах, улица кренилась вниз, кое-где довольно круто, и получалась хорошая горка – не зря весь снег укатан. Стояли на горке и бездельные пацаны, сунув руки в карманы; некоторые курили. И все эти ребята – и те, кто кидался снежками, и те, кто катался, и бездельники – при нашем приближении переставали смеяться и хмуро поглядывали на нас.
– Зря я тебя с собой сюда взял, – сказал мне негромко Вадим.
– Почему это? – слегка обиделся я.
– Да здесь бегать надо быстро.
– Зачем? – удивился я.
– От здешних пацанов. Будто маслозавод их собственный.
Мы оказались возле деревянного забора, за которым торчала высокая железная труба, вовсе не похожая на заводскую. У запертых деревянных ворот гоняла конский катыш стайка ребят.
Хорошая игра, если ничего другого нет. Особенно для морозной погоды. Один водит. Он метит катышем в других ребят, бьет, как футбольным мячом, до тех пор, пока не попадет в валенок или ботинок. Дальше водит тот, кого стукнул катыш.
Игра получается быстрая. Чтобы увернуться, надо бегать, да и далеко бежать не разрешается, надо подпрыгивать, вовремя, конечно, подпрыгивать, с расчетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32