Михаська дрыгнул ногой – хотел было убежать, но Фролова держала второе мороженое в руках и не отдавала его.
– Хра-а-абрый мальчик, – сказала она, качая головой. – Я таких храбрых первый раз вижу. Да и родители у тебя ничего. Вон как твой папаша расшумелся, когда пришел. Пятьсот рублей за тебя затребовал.
– Как? – не понял Михаська.
– А вот так. «Гоните, – говорит, – пятьсот рублей за сына, а не то в суд дело передам».
Ногами опять зашевелил кто-то другой. Михаська попятился, потом повернулся и побежал.
– Мальчик! Мальчик! – кричала ему Фролова. – Мороженое!..
2
Но Михаське наплевать было на это мороженое. Правда, первую порцию он лизал на ходу. Но делал это машинально, не замечая сам. Все горело в нем; хотелось остудить это горение, но и мороженое не помогало. Тогда Михаська положил все мороженое в рот и проглотил. Холодный комок упал в живот, и снова стало жарко.
Ноги несли его домой. В комнате никого не было. Мать куда-то ушла. Михаська подбежал к комоду и рванул за железную ручку. Комод был закрыт. Тогда он пошел в угол, вытащил ящик, где лежали отцовские инструменты, и взял топор.
И голова, и руки, и ноги, и живот, и сердце – все было сейчас на месте, все было своим. Сколько раз уже замечал Михаська, что всякое волнение проходит у него в решающие минуты.
Он всунул синее лезвие топора в щель между ящиком и крышкой комода и изо всей силы навалился на топорище. Что-то хрустнуло в комоде, и ящик нехотя выполз из своего гнезда.
Здесь лежали деньги. Мать говорила отцу, что деньги надо положить на сберкнижку, но отец смеялся только в ответ, качал головой и отвечал, что здесь надежнее. В окно, мол, воры не залезут – четвертый этаж все-таки, – а в дверь он вделал английский замок, к которому ни один ключ не подходит.
Михаська рванул ящик и увидел деньги. Они лежали в почтовых конвертах. Несколько синих конвертов с марками. Он достал конверт и отсчитал пятьсот рублей. Топор так и остался лежать у взломанного комода.
Михаська выскочил в коридор, захлопнул дверь и пошел к Ивановне.
Бабушки дома не было, а Лизка с Катей сидели на табуретках и смотрели в окно.
– Пойдемте! – сказал им Михаська.
Они послушно поднялись и пошли за ним.
По дороге они сделали петлю и взяли Сашку Свиридова.
Сашка и девчонки пробовали заговорить с Михаськой, но он странно улыбался и ничего не отвечал. Только у самой Фроловой он сказал:
– У меня сегодня день рождения. Угощаю мороженым.
Сашка протянул Михаське руку, и он машинально пожал ее.
– Чего молчал? – сказал Сашка. – Темнила!
Когда Фролиха снова увидела Михаську, она вроде даже обрадовалась.
– Ну вот, – сказала она, – все-таки пришел!
И стала черпать мороженое.
Михаська неожиданно вспомнил, что, когда он прыгнул к овчаркам, и они залились лаем, что-то хрюкало еще. Он подумал, что ослышался, но теперь понял – нет. Сашка давно когда-то говорил, что Фролиха пошла торговать мороженым, потому что на молокозаводе можно достать обрат. Фролиха держала поросят, так что обрат ей очень был нужен. И хрюкали тогда поросята.
Фролова начерпала мороженое, отпечатала своей жестяной рюмкой порцию и протянула Михаське.
– Больше не бегай, – сказала она, – останешься без мороженого.
– Не останусь, – ответил весело Михаська и протянул ей пятьсот рублей. – Дайте мороженого. На все.
Фролиха выкатила глаза, замахала руками в белых нарукавниках.
– Что ты! – заговорила она быстро. – Отец узнает, что я тебе рассказала, скандал устроит.
– А какое вы имеете право? – сказал зло Михаська. – Я у вас мороженое покупаю. Продавайте!
Катька дернула Михаську за руку, он повернулся и увидел ее выпученные глаза.
– Михасик, Михасик, что ты делаешь? – говорила Катька.
Сашка стоял с открытым ртом. Лиза смотрела на него, как на полоумного.
– Да не бойтесь! – сказал Михаська. – Всего-то двадцать пять порций! Нет… тридцать пять.
Он протянул Фролихе еще деньги. Те, из кошки.
– Это мне отец дал! – сказал он и удивился, как легко вдруг стало врать. – Ему вот она, – он кивнул на Фролову, – за меня заплатила. За то, что собаки ихние меня грызли.
Усмехаясь, Фролова кивнула ребятам.
– Не бойтесь, – сказал ей Михаська. – Вы-то тут при чем?
Фролиха сосчитала деньги и стала черпать мороженое.
Они взяли сначала по две порции, рук уже не хватало; тогда Сашка снял с головы фуражку, и Фролова наложила полную шапку мороженого.
Потом они отправились в скверик и сели на скамейку. После пятой порции Лиза высунула белый язык и сказала, что больше не хочет. Как ни уговаривал ее Михаська, Лиза отказывалась. Даже пересела на другую скамейку, чтоб не видеть, как они едят.
Катька сдалась на восьмой порции, но девятую все-таки через силу съела. Теперь остались они вдвоем – Сашка и Михаська.
Мороженое начало таять, приходилось торопиться. Михаська глотал его большими кусками. Все-таки жаль бросать такую вкуснятину! Сашка не отставал от него.
Лиза на соседней скамейке начала потихоньку икать, а Катька смеялась над ней и закрывала ей рот ладошкой.
– Все, – сказал Сашка хриплым голосом и прокашлялся. – Все, – повторил он, но голос у него снова был какой-то глухой.
Они пошли домой.
Им навстречу дул жаркий ветер; он тащил пыль, махал ветвями деревьев, гладил щеки…
Щеки у Михаськи теперь уже не горели, как прежде. Он шел и улыбался ветру, облакам, плывущим наверху, белым домам с синими крышами. Конечно, крыши были совсем не синие, а красные, зеленые, коричневые и просто никакие – серые, некрашеные. Но если смотреть на них против солнца, они кажутся синими. Как вода в реке.
Михаська смотрел на белые дома с синими крышами, которые бросали поперек дороги фиолетовые тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45