ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Она стояла у раздевалки, сложив руки, как Наполеон, и ждала его.
Толик затоптался, поглядывая на блестящее пенсне учительницы, и мучительно соображал, что делать. То ли пройти мимо нее, будто бы забыв вчерашнее, мирно поздороваться, то ли, пока не поздно – была не была! – рвануть назад и целый день шляться по городу. Но пока он соображал, Изольда Павловна нетерпеливо сказала:
– Давай же скорей!
Ничего не понимая, Толик разделся и отправился вслед за учительницей.
Она выстукивала по коридору мерную, нудную дробь. Толик шел за ней, как кролик, загипнотизированный удавом, и лишь в последнюю минуту, когда они приблизились к кабинету директора, догадался, в чем дело. «Вот оно что! – подумал Толик, холодея. – Значит, его задумали кинуть в мельницу! Между древнеримскими жерновами?»
Дверь в кабинет директора была белая, будто за ней сидел не Махал Махалыч, а зубной врач. Вот сейчас Изольда Павловна схватит Толика за руки, чтоб он не брыкался, а директор станет сверлить ему зубы – ж-ж-ж-м! Толик даже простонал от боли, белая дверь распахнулась, он вошел и остановился у порога.
– Вот, привела! – сказала Изольда Павловна, отдуваясь, будто она запыхалась, будто она тащила Толика за руку, а он упирался. – Знакомьтесь. Ваш корреспондент.
Толик огляделся.
За столом сидел Михаил Михайлович, директор – Махал Махалыч, как звали его для удобства ребята. Или Топтыгин в квадрате: мол, два Михаила в одном имени. Кроме Махал Махалыча, в кабинете был еще один человек. Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину, и покачивался как пресс-папье – с носков на пятки, с пяток на носки. Дядька был высокий, седой и очень добродушный.
– Ну, ну, – сказал он, покачавшись, и протянул Толику руку. – Интересно познакомиться.
Седой стоял посреди кабинета с протянутой рукой, и Толику пришлось подойти к нему.
– Так вот, – сказал седой, – я и есть тот самый «товарищи, партийный комитет», которому ты писал.
Толик почувствовал, как у него холодеют пальцы, как отливает от головы кровь и там становится пусто и прохладно, будто в голове не мозги, а прогуливается ветерок.
– Рассказывай! – бодро велел седой. – Рассказывай все по порядку, я тебя внимательно слушаю. – И, наверное, заметив, что у Толика остановились и расширились зрачки, добавил мягко: – Да ты не бойся! Говори как на духу – и все будет хорошо, не зря же ты на нас надеялся!
«Вот она, расплата!» – лихорадочно думал Толик. Да, он знал, что его могут разыскать. Но ведь он не предполагал, что все сложится так. У него и мысли не было, что из партийного комитета могут прийти прямо сюда, в школу.
Толик мучился, Толик презирал себя, воевал с бабкой, прятался от отца – и все это были его личные дела. И никто не мог сунуть в них свой нос. Это были страшные тайны Толика. А теперь их узнает вся школа! Будто он играл в домино, а потом показал все свои костяшки – смотрите!
Все! Конец!..
Толик неожиданно успокоился.
Сейчас он смотрел на себя как бы со стороны. Будто не пятиклассник Бобров сидел тут, в директорском кабинете, провалившись по уши в черное мягкое кресло, и будто не с ним говорил седой. Он чувствовал себя как бы зрителем, как бы посторонним.
– Так я слушаю тебя, – сказал седой. – Почему ты решил, что именно партком тебе поможет? А не сами твои родители?
«Он совсем не строгий», – машинально отметил Толик.
– Я жду! – повторил седой. – Говори уж, раз писал…
Толик молчал.
– Ты сам сочинял эти письма? – спросил опять высокий человек, доставая из кармана два знакомых конверта…
Толик молчал. Что ему оставалось делать? Признаться, что одно он написал, почти ничего не соображая, в тумане, потому что его избили. А про второе вообще ничего не объяснишь. Даже если сказать, они не поймут, скажут, врет, изворачивается, вон чего нагородил. Нет, лучше молчать.
– Ну что с тобой будешь делать! – вздохнул седой. – Твердый ты, видно, парень, с характером, слова от тебя не добьешься. Значит, писал, все обдумав, все всерьез.
– Видно, всерьез тебя обидел отец, – тихо сказал Махал Махалыч. – Видно, крепко он виноват!
Кровь мгновенно прихлынула к сердцу, к голове, к рукам, и Толик почувствовал, как покраснел от пяток до макушки.
«Значит, они решили, что виноват отец. Значит, отцу будет плохо», – подумал он и вдруг, сам того не ожидая, крикнул:
– Нет!
Один раз он уже стал предателем отца. Больше не будет. Ни за что не будет.
– Ну, ну! – сказал седой. – Так ты считаешь, что отец не виноват?
– Нет! – снова ответил Толик.
– Но почему ты писал жалобы? – удивился он. – Да еще одну из них в горком. Откуда ты вообще знаешь, что можно жаловаться в партком, в горком?
– Такая настойчивость, – сказал из-за стола Махал Махалыч, обращаясь к седому, – такая последовательность на дело рук ребенка не похожи. Тут действовал прямо-таки профессиональный склочник.
Директор встал, вышел на середину комнаты и остановился рядом с седым.
– Н-ну, почему же? – протянула Изольда Павловна, блестя пенсне. Все время она стояла сбоку и молчала, будто чего-то ждала. – Причиной этих писем, – сказала она, – может служить целый комплекс – нездоровая обстановка в семье, дурное влияние улицы. – Говорила седому и совсем не замечала директора. – Знаете, я давно замечала за мальчиком слишком уж какую-то… м-м… потаенность, что ли… А это плохой признак. Не зря поговорка говорит: в тихом омуте черти водятся!
Словно отчего-то обидевшись на Изольду Павловну, Махал Махалыч вдруг быстро отошел к окну, громко забарабанил о подоконник костяшками пальцев, а Толик подумал, что он уже где-то слышал эти слова недавно. Кто-то говорил ему их.
Вспомнил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76