Разве самый крепкий военный
корабль, бронированный от кормы до носа, не тонет от прямого попадания? Все
мои благие намерения, все строгие параграфы, составляющие неписанный кодекс
мужской дружбы, отлетели под натиском тихого, но неодолимого призыва. Я
покрывал поцелуями это нежное, милое лицо, я пил слезы с ее сияющих глаз, я
ласкал и терзал ее шепчущие губы. Моника, Моника!
О, прекрасные мгновенья упоительной безответственности, когда собственный
разум и неумолимое время, наши вечные тираны, теряют свою власть, когда
рушатся барьеры и исчезают преграды, когда все твердыни - твердыни стыда и
железа - растворяются в аромате и музыке, обретают свежесть и сочность
взрезанного ананаса! Никакое шампанское из самых знаменитых подвалов и
погребов не сравнится с подлинным дурманом жизни, как бы ни старались его
пенные брызги сыграть с нами в ту же игру... Не знаю, сколько продлилось это
сладкое безумие: несколько секунд или около часа. Я ласкал ее нежное,
мягкое, податливое тело, и упивался восторгом от каждого прикосновения,
каждый миг дарил мне все новые откровения красоты. Глаза ее были томно
прикрыты, а лицо и все тело излучали неведомое прежде блаженство. Моника,
Моника...
И вдруг волшебство исчезло. Она напряглась, подняла голову и огромными,
широко раскрытыми глазами уставилась на что-то позади меня. И закричала:
- Пауль! Пауль! Смотри!
Я обернулся и взглянул в окно. От ужаса меня передернуло, будто от удара
током: за окошком в струях дождя я увидел грузную фигуру в зюйдвестке и
робе. Лицо совсем рядом с разбитым стеклом, было худым и бледным, а глаза,
эти незабываемые, водянисто-серые глаза без взгляда, без всякого выражения,
смотрели на нас, мимо нас, сквозь нас. Силуэт расплывался, как сгусток
тумана, как черный смерч. Но не узнать его было невозможно - это был Рейн.
Внезапно видение отодвинулось и исчезло в пелене дождя.
Мы судорожно сели и принялись приводить себя в порядок, как дети,
застигнутые врасплох. Я ждал, что дверь отворится и человек войдет, но никто
не входил. Я машинально поднялся и выглянул. Никого! Я вышел под дождь и
внимательно осмотрелся.
Остров был пуст. Как большой хмурый тролль, он будто уселся на корточки,
подставив мохнатую спину дождю - эта мокрая, поросшая травкой спина
горбилась справа от меня, а слева была голая каменистая бухта с нашей
лодкой, уныло-одинокой на прибрежной гальке у самой полосы прибоя. Никакого
другого "плавсредства" с этой стороны островка видно не было. Я возвратился
к Монике.
- Видимо, он деликатный человек, - сказал я, как можно спокойнее. -
Понял, что помешал и предпочел удалиться. А может, он застенчив по натуре.
Но Моника была сильно испугана. Глядя на меня широко раскрытыми глазами,
она прошептала:
- Ты видел, кто это? Это же тот самый тип, которого боится Лиззи! А
помнишь, как испугалась его наша лошадь?
- Ну конечно, это бедняга Рейн. Ну и что? Разве можно так пугаться? Он
просто чокнутый, ненормальный, и все. Уверяю тебя, ничего страшного...
Я сел рядом и обнял ее. Она дрожала.
- Что он тут делал?
- Наверное, как и мы... Причалил, чтобы спрятаться от дождя. Что тут
страшного, моя радость?
- Но ведь он не вошел!
- Я же тебе говорю: постеснялся. Увидел, что мы тут вдвоем, и решил не
мешать... Хороший, добрый дядя, можно сказать, джентльмен...
Я и сам понимал, что слова мои звучат не совсем естественно. А Моника
вдруг задала вопрос, которого я боялся:
- Ты видел, на чем он приехал? Его лодку? Надо было ответить. И я сказал:
- Нет, не видел. Но остров большой. Он, наверное, подплыл с другой
стороны. Будем надеяться, он найдет, где укрыться от дождя.
Я произнес это сухим, деловитым тоном, не только чтобы успокоить Монику.
Страх застрял в моем собственном сердце острой холодной занозой. Я прекрасно
ее понимал... И ее, и Лиззи, и нашу лошадку. Этот страх коренился в глубинах
подсознания, древний страх человека перед всем непонятным, непознанным,
неподвластным, как боязнь грозы или огромного бушующего океана, или страх
животного перед огнем, он всегда будет жить в народной фантазии, жить и
производить на свет все новых чудовищ. Кто этот Рейн? Обыкновенный рыбак?
Конечно, рыбак, просто немножечко ненормальный. Многие, кстати, боятся
сумасшедших...
Монику все еще бил озноб. Я обнял ее покрепче и тихо прошептал:
- Ну, все, моя девочка... Моя маленькая, славная девочка... Нам не
страшен серый волк! Мы отважные, храбрые поросята - верно?
Она, наконец, улыбнулась и благодарно кивнула. Я, естественно, вновь
оказался в своей прежней роли доброго дядюшки. Неожиданно возникший,
волшебный новый контакт был нарушен. Но, честно говоря, я был даже рад...
Да, я был от души благодарен этому Рейну за его появление. Так или иначе,
этот тип помешал мне совершить непоправимое. Как бы тогда я взглянул в глаза
Арне? Да и теперь-то...
Тем временем за окошком стало светлее, а еще через несколько минут дождь
совсем прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи.
Моника мягко высвободилась и встала.
- Поедем, - сказала она. - Надо скорее возвращаться. Когда мы уже были в
лодке, она тронула меня за руку.
- Пауль, забудем, что тут произошло. Я была не в себе. У меня сегодня с
утра не в порядке нервы. И, пожалуйста, сделай одолжение, никому ни о чем не
рассказывай.
- Разумеется, - ответил я. - Ничего и не было. Во всяком случае, не было
ничего такого, что я мог бы занести в свой дневник галантных похождений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69