Адская колесница с поборником территориального кодекса на борту взревела и канула в пробуждающейся преисподней. А Нина бросалась на каждый вой лифта, редкий в этот час, к двери, и отпирала, и застывала в проеме, свесив бесполезные руки. Но вой стихал этажом ниже: возвращая семье Виталика Вовнобоя, сумасшедшего программиста, иссякшего в наслаждениях виртуальных игр. Или уносился вверх - сгружалась Валька Бочкина, известная дому путана. "Убью, - планировала Нина, улавливая безмятежный стук утренних каблучков. Никогда, никогда больше не буду на нее кричать, бедный мой кролик, только вернись поскорее... Только вернись, потаскушка, тварь такая - что я с тобой сделаю, даже не знаю, что я сделаю с тобой!" - Мамочка! Мама, это я. Мамочка, але! - но не было сил отвечать. - Ты чего молчишь, мам, ты слышишь меня? - Прекрасно слышу. Не ори. - Мам, ну не обижайся! Мам! Знаешь, я не добралась до дому... - Я заметила. - Нет, ну послушай, тут троллейбус сломался по дороге, слышишь? И я уже не успевала доехать, ты слышишь меня, мам? Я пойду прямо в школу, о'кей? - О - что? - Ма, ну ладно тебе! Так я - в школу, хорошо? Нина положила трубку. Лиза положила себе еще карбоната и красной рыбы из припасов, которыми Палыч снабжал Настю в отсутствие родителей. Настя шорты положила на полку, сапоги - в коробку на шкаф и куртку положила на место - в пакет и в чемодан. Никита Гарусов положил под подушку забытый Настей в спешке лифчик, который она иногда надевала для солидности, и, наконец, уснул. Свинина положила под язык таблетку валидола и принялась яростно ее сосать, готовясь к титанической битве идеологий. Олег вместе с двумя хирургами, анестезиологом и не захотевшей ломать компанию пожилой операционной сестрой с фронтовым партийным стажем положили - вот только что - партбилеты и заявили о своем выходе из рядов. А предприниматель Гарри Мур положил себе вернуть сегодня на фирму машину (пыльно-зеленую "феррари") и покататься остаток дня на метро: освоиться некоторым образом с рекой той жизни, в которую он намерен вступить вновь, не изучив нового брода и даже не допуская на своей Амстердам-авеню мысли, что привычный брод может изменить профиль, химический состав - ну и вообще исчезнуть. А не мешало бы, между прочим, сообразить, глядя, как хорошеет в целом столица! Когда Лиза вернулась из школы, еще стоял белый день, но квартира была щедро иллюминирована, а прихожая завалена свертками и сумками. Мать открыла ей возбужденная, с блестящими глазами, причесанная и даже выкрашенная в новый соломенный цвет. Новые зеленые серьги качались под челюстью, как маятники. Короткое болотного цвета платье - незнакомое - высоко открывало сохранные еще ноги в черных колготках. - Чо это ты? - опешила Лиза. - А что такое? - засмеялась мать. - У моей дочери сегодня день рождения, и по такому поводу она даже соизволила прийти домой! Нина исполнила пируэт и затрубила в рупор из ладоней: - "Здравствуйте, товарищи учащиеся десятых классов! Па-здрравляю вас..." - Мама! - крикнула Лиза. - Ты чего, совсем уже? Нина ладонями стиснула дочке щеки и крепко поцеловала в крылья носа - раз и два. Лиза сморщилась: от мамули шибало крепким градусом - хотя кто бы говорил... - Ладно, - успокоилась внезапно Нина. - Пошалили. А теперь сюрприз типа "смертельный номер". Вы тут, девушка, давеча интересовались вашим папашей? "Родным отцом", как вы изволили выразиться. Давай, знакомься, кролик. Легок на помине. - Кто? - Лиза обалдело улыбалась, не зная, как реагировать на кромешный какой-то материн балаган. - Мам... кончай свои приколы... Не смешно... - но сама уже пролезла бочком в комнату и видела, как кто-то медленно отделяется от окна, а за окном катится вниз и влево солнце, и на ярком просвете просматривается только черный силуэт. Но вот мужчина миновал солнечный сноп и неуверенно, неловко пошел на Лизу, как слепой, протянув вперед руки. И вздрогнула Лиза, отступила, и вскрикнула, и дернулась убежать. Но мужчина с растрепавшейся проседью, с порыжелыми усами, похожий на одного писателя, кумира маминых ровесников, удержал ее за плечи, и все пытался заглянуть в зажмуренные да плюс защищенные линзами - такие предосторожности - глазки, и все повторял: "Лиза, дружочек, Лизочка моя..." - Ну же, Лизочка-дружочек, - глумилась Нина Акулина, мать-одиночка, едва не умершая от ожидания, - взгляни же на папочку: вот он, собственной персоной, Муромский Григорий Иудович. Стыдись, Нина Акулина, экие плоскости ты себе позволяешь, возможно, спьяну! Ну хорошо, хорошо, Иванович, что это меняет... Я опасался вообще-то, что мне, как и моему учителю, придется просить читателей избавить меня от излишней обязанности описывать развязку. Но ничего страшного, ничего особенного не произошло. Григорий Иваныч оглядел очкастую девочку с длинной толстой косой, перекинутой на плосковатую грудь, погладил рукава тесного форменного платья и молвил растроганно: "Какая большая... Невозможно... Никогда бы не поверил..." Вот и вся история - смысла в ней немного, так, баловство одно. Настина мама, правда, была приятно удивлена, когда, надев новую куртку, обнаружила в кармане стодолларовую бумажку. И, как могла, немедленно потрафила Настиному папе. А назавтра - на всякий случай - и Палычу: по-быстрому, пока Настена якобы в школе.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35