Николай молча кивает головой. Он понимает, о чем говорит Анна Пантелеймоновна. Он понимает, что для этой доброй, хорошей, перенесшей такую тяжелую жизнь женщины все счастье заключено сейчас только в одном – в ее дочери. Он понимает, о чем говорит Анна Пантелеймоновна. Это не требование соблюдения формы, это требование быть честным. Он встает и молча выходит из комнаты.
– 18 –
Снег. Первый в этом году снег. Николай идет по улице, все с тем же чемоданчиком в руке, в непригнанной госпитальной шинели, в ушанке на затылке – все-таки жарко еще в ней.
Завтра праздник. На фасадах домов вешают портреты, лозунги, пятиконечные звезды с выкрашенными красной краской лампочками.
– Эй, друг! – кричит Николаю кто-то, стоящий на приставленной к стенке лестнице. – Поддержи, пожалуйста, скользит проклятая лестница.
Парень в расстегнутой телогрейке, с папиросой за ухом, старательно вбивает костыль в стенку. Внизу, возле лестницы, стоит портрет.
– Теперь подай портрет. Осторожно только, тяжелый.
Николай подает портрет. Парень пристраивает его, потом соскакивает с лестницы и отходит на мостовую.
– А ну глянь! По-моему, хорошо.
Николай соглашается – немного криво, но хорошо.
Парень вытирает лоб.
– Это мы поправим. Это нам раз-два, и все. Но вообще неплохо. Правда?
– Неплохо.
– Ну, а теперь давай лозунг.
После лозунга еще один портрет. Потом герб и флаг над самым подъездом. Становится жарко. Шинель и телогрейку приходится скинуть. Флаг пристраивают к балкону, для чего надо зайти в чью-то квартиру. Там уже празднуют. Никто не удивляется их приходу. Без всяких возражений открывают заклеенный балкон, и каждый дает совет, как лучше пристроить флаг. Потом подносят обоим по рюмочке и суют в руку бутерброды с колбасой.
– Ну спасибо. Простите, что помешали.
Парень порывается еще куда-то идти с Николаем, но денег нет ни у того, ни у другого. Они прощаются.
– Заходи, – говорит почему-то парень, неистово тряся Николаю руку. – Во дворе, лестница направо, шестая квартира. Колесниченко. Юрий Колесниченко.
А снег все идет. Ватага школьников уже перебрасывается снежками. Хохочут. Твердый, холодный снежок угодил Николаю прямо в ухо.
– Ох, простите! Мы не нарочно, простите! – и опять хохочут.
– Черта с два!
Николай ставит свой чемоданчик на землю, лепит снежок и ловко попадает в засыпанного снегом парнишку. Ничего, не разучился еще…
В зоне обстрела какой-то прохожий с поднятым воротником.
– Безобразие! – ворчит он. – Ну просто безобразие…
Ватага разбегается.
Снег вдруг перестал. Уже начинает таять. Жаль. Николай сгребает его с какого-то подоконника и с удовольствием глотает – мягкий, холодный, сразу тающий во рту.
Только часам к двенадцати Николай попадает к Сергею. Тот лежит на своей скрипучей железной койке, положив ногу на спинку, и курит. Протез стоит рядом, прислоненный к стенке.
Николай ставит чемоданчик в угол.
– Принимаешь?
Сергей свистнул.
– Вот это да! Пропавшая грамота! – И тут же, с грустной уже интонацией: – А встретить-то и нечем! – Наклонившись, он долго шарит рукой под кроватью. – Вот всегда так: когда надо – нету, а когда не надо – есть.
– Ну и бог с ней.
– Ладно. Рассказывай. Где пропадал?
– Пропадал или не пропадал, а вот нашелся. Где спать положишь?
– Из госпиталя, что ли? Прогнали?
– Нет, не из госпиталя.
– Шура?
– И не Шура.
Сергей смотрит на шинель без погон.
– Демобилизовали?
– Шесть месяцев. Один черт! Паспорт уже в кармане. – Николай хлопает себя по боковому карману. – С сегодняшнего дня новую жизнь начинаю.
Сергей криво улыбается.
– Вот и мне предлагают…
– Что предлагают?
– Новую жизнь начинать. А я не хочу.
– Почему?
– А потому. Не хочу, и все. Старая нравится.
– Не говори ерунды. Противно слушать.
– Не слушай, раз противно.
– Ну, на кой черт тебе все это надо? Ей-богу. Плюнь ты на них, брось ты эту лавочку, пока не поздно. Паспорт есть у тебя?
– Есть.
– Ну вот и давай вместе начинать. Вдвоем легче.
– Что? Работу искать? Да подавись она… Разучился я работать. Да и платят мало. А я деньги люблю.
– Врешь – не любишь! Вид только делаешь.
– А зачем мне делать? И вообще хватит об этом. Надоело. – Он сердито смотрит на Николая, небритый, обросший. – У Шуры был?
– Нет.
– Почему?
– Завтра собираюсь.
– Вот это да! – Он весело смеется, хлопая Николая по плечу.
– Развестись решил, – мрачно говорит Николай.
Сергей перестал смеяться, смотрит на Николая – глаза уже злые, – потом говорит одно только слово:
– Дурак!
Николай молчит.
– Нет, видали дурака… Сам себе жизнь портит.
– Не знаешь, не говори.
– А я ничего и знать не хочу. Дурак, и все. Безмозглая башка. Ну, я, дрянь, пьяница, бузотер, безногий инвалид, кому я нужен? А ты! Красавец парень – ну, немножко там нос подгулял, бывает, – но, в общем, парень гвоздь. Капитан, гвардеец, член партии, ноги на месте, что еще надо? – Он долго, точно проверяя сказанное, смотрит на Николая. – И чего я только полюбил тебя, подлеца? Пес его знает почему. И видал-то всего три-четыре раза, а люблю, и хочется мне, чтобы все у тебя хорошо было. А ты вот не хочешь. Не хочешь, и все. Вбил себе в голову какую-то ерунду… – Он хватает Николая за голову и смотрит ему в глаза. – Ведь Шура ждет тебя, понимаешь? Ждет.
– Так не ждут, – говорит Николай.
– Ждут, ждут… Ты ничего не понимаешь. Ждут!
Они долго спорят. Сергей убеждает. Николай упорствует. Никаких жен. Это он твердо решил. И завтра же пойдет к Шуре. Тянуть нечего. А то ерунда какая-то – муж не муж, жена не жена. Надо точку поставить. И он свободен, и она свободна. Сядет в поезд, и – ту-ту! – подальше отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77