Ведь есть же у нас танки? Или нет?В школе милиции нам никто не говорил, что должен делать молодой лейтенант милиции, когда на него наваливаются преступники, превосходящие силы правопорядка в пять, а то и в более раз. Обычно все происходит наоборот. Милиции всегда больше бандитов. Но только не сегодня.Две силы, две могучие силы, сталкиваются друг с другом лбами. Те, кто пришел захватить наш огромный мир, и те, кто пытается отстоять хотя бы крошечный кусочек мира, на котором получает скупую зарплату.Мне достается здоровенный рыжий мужик с тупым неподвижным лицом. Спрятав за спиной многоствольную пушку, детина, выставив впереди себя ножик длиной под полметра, мелкими шагами, осторожно, старательно переставляя тумбообразные ноги, приближается на расстояние вытянутой руки и делает “Жы-ых”!Кончик ножа свистит в сантиметре от моего носа, и я понимаю, что необходимо что-то делать. Тупо глазеть на неправильные черты Охотника? Глупо. Позвать на помощь Машку или капитана? У них свои неприятности. Просить пощады у коварного и сильного противника? Но я же молодой старший лейтенант!Но сурово брови мы нахмурим… Прыгаю вперед и сжимаю руки на горле Охотника. Вблизи лицо врага настолько отвратительно, что меня чуть не тошнит на мягкое плечо противника. Вот бы конфуз случился. Тело гостя до неприятного мягкое, словно из поролона. Но душится с трудом. Чувство такое, словно газету старую мнешь, а толку никакого. Слишком поздно приходит мысль, что у тех, кто живет за экраном монитора, вообще может не быть горла. На хрена им дышать?Охотник с трудом отрывает меня от себя, несколько секунд держит на вытянутых руках, потом словно тряпичную куклу переворачивает, хватает за ноги и колотит с широким замахом об выступающие углы мебели. Пару раз попадаю на крышу перевернутого автомобиля. Неприятное чувство. Главное, что больно очень. — Машка!Кому приказано меня охранять от происков? Взлетая выше баррикады и опускаясь обратно, с облегчением вижу, как Баобабова, с трудом спихнув с себя тощего и дохлого Охотника — везет же некоторым! — прыгает на моего бугая. Глаза Машки в этот момент похожи на зрачки рассерженной львицы, у которой южноафриканские охотники-аборигены внаглую уводят выводок. Машка пытается ребром ладони настучать подзатыльников Охотнику, но добивается лишь того, что враг швыряет меня куда подальше. Второй раз за вечер под затылок попадается крышка канализационного люка. Звездочки, которым надоело являться по первому зову, не спеша совершают вокруг меня круг почета.Машка и Охотник сходятся на ножах. У Охотника секач полуметровый. У Баобабовой мачете. Искры во все стороны. Мат на всю площадь. Нет, не Баобабова. Ей некогда. Это Охотник выражается. Очень виртуозно, даже капитан Угробов на мгновение отрывается от рукопашной и прислушивается. Я и не знал, что Охотники воруют нашу культуру.Если бы Машке под ногу не попался выдвижной ящик стола… Если бы Машка думала, куда ступать, прежде чем прыгать по баррикаде… Если бы… Все могло быть иначе. История, как говорит моя мама, не знает сослагательного наклонения.Баобабова оступается, теряет равновесие и получает сильнейший удар ножиком Охотника по совсем новому бронежилету. Ножик, конечно, пополам, но и Баобабова отлетает от Охотника, будто использованная курица от петуха. Приземляется рядышком со мной, но от канализационного люка успевает отклониться. Опыт — это хорошая штука.— Лешка… — умудряется улыбнуться прапорщик Мария Баобабова.— Да идите вы все, — улыбаюсь в ответ. Потому что вижу, как окончательно рассерженный Охотник, встретивший доселе невиданное сопротивление, вскидывает многоствольную пушку и, не целясь, жмет на курок.Насмешливые искорки затыкаются и поспешно уступают место мгле.В темноте хорошо. В темноте спокойно. Никто тебя не трогает, никто слова дурного не говорит. Только слышится издалека голос мамы, тихо поющий колыбельную. Про белых мишек, которые спят на Северном полюсе: “…спи скорей и ты, малыш…”, “…и его горячие руки обхватили ее тонкий стан, прижали с неимоверной силой к своему упругому телу…”.Баобабова вечно все портит.Я валяюсь на каком-то возвышении, до шеи укрытый дурно пахнущим одеялом. Рядом сидит Машка и, склонившись к свече, рыдает над очередным любовным романом. На обложке мускулистый мужичок опрокидывает тощую девчонку с распущенными волосами и тянется приставучими губами к ее, как бы это поточнее выразиться, слегка оголенной груди.Услышав нервный стон, Машка откидывает книжку, предварительно заломив страницу, и бросается ко мне.— Очнулся? Господи, я думала, что никогда больше тебя не увижу. Испереживалась вся.— Страшно без меня? — пытаюсь приподняться, но Машка останавливает, надавливая на плечи.— Лежи, Лесик. Тебе волноваться нельзя.Мне, видите ли, волноваться нельзя. А кому можно?— Где мы? — вглядываюсь в полутемное помещение. Несколько зажженных свечей помогают рассмотреть каменный мешок, десяток узких лавок, на которых лежат чьи-то тела, длинный стол и горку сваленных в углу венков.— На кладбище, — поясняет напарница, не соображая, что такие вещи едва ожившему старшему лейтенанту говорить не положено.— Где?Наверное, по мнению Машки, я должен был обрадоваться, но особого счастья я почему-то не испытываю. Прийти в себя на кладбище — не очень хорошая примета.— Выпей, — Машка подносит к моим губам эмалированную кружку и силком вливает в горло вязкую приторную жидкость. — Сказала же, на кладбище. Пришлось оставить родное отделение и отступить. Вынесли, кого могли. Тебя в том числе. Или не рад?— Очень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128