— Сегодня, такого-то числа, сами знаете какого года, весь город стал свидетелем страшного вандализма, учиненного сотрудниками милиции в подземном переходе одной из центральных улиц. Колоссальный! Колоссальный ущерб! Сломанные человеческие души. Поруганная честь. Запятнанные мундиры. Кто ответит за преступление? Кто понесет наказание? И как же такое могло случиться, товарищи?Баобабова пытается встать, но кто ей позволит во время прямого эфира. Полковники не дремлют и шепотом советуют прапорщику не рыпаться, иначе натянут браслеты.— В нашей импровизированной студии присутствует непосредственный начальник сотрудников милиции, которые и учинили этот погром. — Генерал грозно тычет пальцем в грудь Угробова. Капитан втягивает место, на которое указал грозный перст генерала, но широкая грудная клетка, способная принять до пятидесяти бандитских пуль одновременно, не втягивается.— Прошу любить и жаловать! Капитан Угробов, начальник восьмого отделения милиции.Из хаотично расположенных динамиков раздаются бурные аплодисменты, свистки, сирены и проигрыш милицейского марша “Прорвемся, опера!”.Я аккуратно, чтобы ненароком не свернули шею, осматриваюсь. Кроме “справа-слева” полковников и затылка ординарца, в просмотровом зале никого. Пустые кресла, пустые проходы. Мне даже хочется обозвать происходящий фарс знаменитыми словами Станиславского “Не по протоколу”, но решаю промолчать. Машка молчит, а мне, больше чем напарнице, выговор не нужен.— Расскажите, капитан, как докатились ваши сотрудники до такой отвратительной халатности, если не сказать, до несоответствия?Капитан Угробов, хищно шевелит покорябанным на носу прыщиком:— Старший лейтенант Пономарев и прапорщик Мария Баобабова… — Камеры резко дергаются в нашу сторону. На телевизионном экране вижу, как напарник торопливо приглаживает бритую голову. Мое лицо напряжено, но красиво.—… сотрудники отдела “Пи”, не согласовав со мной оперативных действий, допустили акт разрушения городского и частного имущества. Да! Мои сотрудники совершили противоправные действия. Но я хочу спросить, где было общество? Где была школа и чиновники? Легко обвинить человека в милицейском мундире… — Камеры крупно показывают разрез на Машкином бронежилете. — …Легко пустить его по наклонной плоскости. Но прошу вас! Посмотрите на эти честные лица!На экране я. Как назло, зачесалась щека и мое лицо искажено не совсем порядочной мимикой.— Да что там говорить, — продолжает Угробов, пытаясь убрать с собственной груди палец генерала. На сцене завязывается дружеская возня. — Я за своих ребят готов зуб дать.Угробов, светлый человек и прекрасный начальник, пытается действиями подтвердить собственные слова, но зубы у него крепкие, без пистолета не выбить. А оружие у капитана, скорее всего, изъяли перед съемками. Полковники свою работу знают.Генерал с силой отбирает у капитана микрофон:— Бандитизм в мундирах. Так это можно назвать. Где грань, которая отделяет преданного закону милиционера от продажного мента? Кто ответит за бесчинства зверей в погонах? У нас звонок телезрителя. Але!Полковник рядом со мной склоняется к воротнику и, прикрываясь ладонью, вступает в переговоры. Его слова вылетают уже из динамиков, выставленных на сцене.— Але? Это передача “Человеческий Закон”?— Да, да! Мы это, полковник. Что вы хотите сказать?— Это настоящие звери! Я там был. Там повсюду кровь! Настоящий ад. Расстрелять их прямо здесь к чертовой матери, и конец передаче.— Спасибо за звонок, — говорит генерал. — Вы наш первый дозвонившийся, который получает за общественную активность внеочередное звание и ключи от новой “Волги”. Машину подайте завтра утром к моему подъезду в восемь ноль-ноль. Но продолжим наш животрепещущий эфир. В распоряжении следствия имеется видеокассета, которую сделали сами подозреваемые, да что там говорить, уже на сто процентов обвиняемые в вандализме. Представьте себе, каким стервозным молодым лейтенантом надо быть, чтобы в домашней обстановке смотреть вот эти кровавые кадры. Свет, пожалуйста.Прожектора гаснут, и на телевизионный экран выводится видеообвинение.На переднем плане я. Опять корчу рожицы. Растягиваю пальцами губы. Показываю язык, оттопыриваю уши. Одним словом, проверяю работу видеокамеры. Кто имеет данный аппарат в домашнем пользовании, знает, что я делаю все правильно и по инструкции.Изображение перемещается на заваренную стальными листами клетку. В крошечном окошечке видна лысая голова Баобабовой. Когда я отворачиваюсь, но не отворачивается камера, голова плюется мне в спину.— Лешка, это монтаж, — шипит со своего места Мария, клятвенно чиркая обгрызенным ногтем шею.— Тишина в зале! — просит ординарец.На экране тем временем топает массовка. Каждый проходящий перед объективом норовит запечатлеть себя для истории. Большинство делает это, не руководствуясь человеческими эмоциями, повторяя за мной смешные рожицы. Все довольны и жизнерадостны.— Вглядитесь в эти лица, — тихим, почти мертвым голосом просит генерал, — они еще не знают, что ожидает их через пять минут. Запомните их. Это свидетели.На экране ничего интересного. Пономарев, то есть я, впаривает доверчивому населению прошлогодние газеты. Баобабова прячется в клетке, священнослужители заняты просмотром познавательной литературы.— Никакого криминала! — не выдерживает Машка, локтем откидывает наглых полковников, пытающихся лишить ее законного слова. — Шантаж, фотомонтаж, эпатаж. Дулю вам, а не чистосердечное признание.Прапорщика успокаивают и усаживают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128