Он чувствовал цель, знал, что ориентируется верно… Не хватало четкости. Предательская дрожь в плечах уводила кулак в сторону.
Он напоминал подбитый линкор, огрызающийся редкими залпами на свору наседавших эсминцев. Силы главного калибра еще достаточно, чтобы разнести нападавших в щепки, но… Дальномер разбило осколками, ГАЛЬВАНЕР убит, а комендор напрочь оглох и озверел — от пороховых газов и грохота пальбы. Командир носовой батареи, весь израненный и в крови, машинально проверяет, все ли пуговицы на кителе застегнуты, и поправляет фуражку. Кокарда должна быть строго посередине лба: умирать нужно аккуратным и подтянутым. Огромные снаряды летят в холодную серую пустоту, туда, где свинцовый океан смыкается с таким же свинцовым небом. Разрывы вздымают грязно-желтые столбы плотной соленой воды. Недолет, еще один недолет. Сигнальщик уже приготовил флажки «погибаю, но не сдаюсь», привязал их к лееру и ждет команды капитана. А командир корабля стоит, не отрываясь от двадцатикратного бинокля с цейссовской оптикой, и на губах его играет нехорошая улыбка: печальная гордость пополам с горделивой печалью…
— Брек! — раздался хриплый голос Шелягина.
Ноги соперника прекратили свой легкий танец. Черные «боксерки» с длинными шнурками и кокетливой бахромой исчезли из поля зрения Рюмина.
Он медленно разогнулся. Градины соленого пота скакнули в глаза. Рюмин недоумевающе посмотрел на Шелягина. «Что случилось? Неужели я настолько плох? Почему он не дождался гонга?».
Тренер, секундировавший ему в этом спарринге, снял с шеи белое полотенце, подошел к канатам и вытер Рюмину лицо.
— Шеф разыскивает, — громко, чтобы все слышали, сказал он. И добавил — уже тише, для одного только Рюмина. — Хочет срочно тебя видеть… Живым и невредимым.
Безусловно, это была уважительная причина, чтобы остановить бой. Никто бы не посмел упрекнуть тренера. Завсегдатаи боксерского зала знали, что такое служба. Капитана Рюмина, опера МУРа, разыскивал начальник его отдела. Противник прекрасно это понимал. Бой не закончен. Он просто перенесен.
Рюмин кивком поблагодарил противника, зубами развязал перчатки и поплелся в раздевалку. Снял насквозь мокрую майку, трусы, плавки и встал под душ.
Горячие тугие струи обжигали тело, били по коричневому расколотому кафелю и, закручиваясь, убегали в сток. Душевая наполнилась белыми клубами пара. Рюмин стоял, уперевшись руками в стену, до тех пор, пока мог выдержать. Потом закрутил кран горячей воды и на полную мощность врубил холодную.
Здесь все было как двадцать и тридцать лет назад. Старые облупившиеся стены, протекающие краны, в туалете на сливном бачке — треснувшая и заклеенная скотчем крышка.
Три минуты — они для всех три минуты. Пот бойцов пахнет одинаково. Неравенство начиналось за дверью, на улице: одни приезжали на новеньких сверкающих иномарках, другие — на подержанных, Рюмин добирался на потрепанной «восьмерке», некоторые и вовсе тащились на метро. Но в раздевалке, душевой и на ринге все были равны. Непреложный закон, покоившийся на прочном фундаменте: крепких подзатыльниках Шелягина.
Никто не знал толком, сколько ему лет. Кто-то говорил — семьдесят, кто-то утверждал, что почти восемьдесят. Это не имело значения: тренер был всегда и, казалось, всегда будет. Он был вечен, как сам бокс.
Наверное, потому и ходили сюда его ученики — погрузневшие, полысевшие, обросшие семьями и проблемами, заматеревшие в чинах и хлебнувшие всякого лиха, — что хотели воочию убедиться: кое-где настоящие мужские ценности остались вечными. Неважно, на чем ты приехал. Надевай перчатки и дуй на ринг: покажи, чего стоишь на самом деле!
Рюмин выключил воду. Ноющая боль немного утихла. Она покрывала тело пятнами; он чувствовал ее, как дырявую одежду. В некоторых местах мышцы пульсировали, кожа покраснела и вздулась. Через пару часов там будут синяки, но это не то, о чем стоило беспокоиться. Рюмина волновало другое.
Он выдыхался. Все-таки сорок лет — возраст для бокса опасный. Предельный. Хочется сбавить обороты и красиво уйти, но как правильно определить момент, когда уже пора? Даже великие профессионалы не всегда могли это сделать.
— Может, тебе сняться с соревнований? — услышал он голос Шелягина.
Тренер сидел на лавочке. Железный шкаф для одежды скрывал его фигуру. Рюмин снял с крючка полотенце.
— Что, никаких шансов, Юрий Иванович? Шелягин встал и подошел к нему.
— Шансы есть. Но их мало. На первенстве общества соберутся молодые сильные ребята. Может, ты и пройдешь первый круг. Может, повезет, и выйдешь в четвертьфинал… Но потом…
Рюмин энергично растирал тело полотенцем. Дешевый китайский текстиль отказывался впитывать воду, капли скатывались с материи, словно та была намазана гусиным жиром.
Плоский живот в шашечках мускулов, литые тяжелые плечи, широкая грудь и мощная спина, — это все в активе. В пассиве — утраченная скорость и замедленная реакция. В восемнадцать лет ее было на полный рубль, к сорока осталось, дай бог, на пятнадцать копеек…
— Не комплексуй, Сережа, — голос Шелягина стал мягким, сочувственным, и Рюмин ненавидел его за это. — Ты — здоровый молодой мужик. Можешь хватать своих убийц и насильников пачками. Ловить пули зубами и сплевывать их в ладонь, как арбузные косточки. Но… На первенстве будут сильные бойцы. Лучше бы тебе сняться из основной группы и заявиться среди ветеранов. Возраст позволяет. Ты подумай.
Рюмин бросил полотенце в сумку и стал одеваться. Черная обтягивающая футболка, черные вельветовые джинсы и черный же грубой вязки свитер. Все черное, включая ботинки на рифленой подошве и кожаный френч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14