и не думать о воде. Разве я не прав, старина? Канал-то ведь костями вымощен… Вот так вот, друг…
Пес кивнул. Дома его ждала миска с разваренной картошкой и мясная обрезь, прокрученная через мясорубку.
В конце концов, месяц назад им исполнилось сто на двоих, и какое им до всего дело? Дом, тополь или буксир? Они твердо решили прожить еще одну зиму. А потом — если получится — лето.
И отпраздновать сто два на двоих.

Андрей Гарин стоял у подъезда своего бывшего дома и поглядывал на часы. Десять минут девятого. Дочка задерживается. Как бы не опоздать.
На асфальте кое-где поблескивали блюдечки луж. Всю ночь шел дождь. К утру он перестал, но Гарин не сомневался, что сегодня будет еще много воды.
«Видимо, небесный сантехник опять запил, а кроме него починить этот протекающий краник некому».
Он посмотрел на небо. Серая, набухшая влагой пелена придавила город, словно тяжелым ватным одеялом.
— Так… Ну и где же моя принцесса? Гарин перевел взгляд на окна четвертого
этажа, будто хотел заглянуть внутрь, увидеть, что там сейчас творится. Наверняка привычная утренняя неразбериха.
Ксюша с нарочитой неторопливостью укладывает в портфель учебники, тетрадки и пенал, а Ирина мечется с феном в руках между кухней и ванной, отдавая короткие, но весьма энергичные приказания.
— Ты проверила ключи? Не забудь ключи, а то будешь сидеть под дверью, пока я не вернусь… Ксения! Я к кому обращаюсь? Ксения!!!
— Ну что, мама?
Гарин явственно услышал недовольный голос дочери.
— Ты взяла ключи?
— Взяла.
Ирина выдавливает на ладонь мусс для укладки и втирает его в волосы.
— И прекрати крутиться на уроках! Мне надоели эти бесконечные замечания в дневнике! Ксения! Ты слышишь меня?
Слышит. По утрам Ирину слышат даже соседи по лестничной площадке. И Ксюша, конечно, тоже. Просто не реагирует — маленькая уловка, позаимствованная у отца.
Двенадцать лет Гарин был частью этой ежеутренней суеты. Двенадцать лет… А потом…
Гарин похлопал по карманам, но, подумав, решил не закуривать. Ксюша вот-вот должна выйти. Он не успеет, придется выбрасывать почти целую сигарету. Нет, позже. Он покурит на работе, перед «пятиминуткой».
Зайдет в ординаторскую, переоденется в белый халат, достанет баночку «Nescafe» и заварит сразу две ложки в большой чайной кружке.
— Плебейская привычка! — всегда морщилась Ирина. — Как ты можешь пить растворимый кофе?
Себе она варила в турке. Добавляла корицу, аккуратно снимала поднимающуюся пенку и выкладывала ее в чашечку…
Конечно, ее кофе был хорош, и Гарин это признавал. Просто ему было лень возиться, поэтому он довольствовался растворимым.
От приятных мыслей — о чайной чашке горячей коричневой жидкости с душистой сигареткой — мягко засосало под ложечкой.
Кофе с сигаретой — одна из немногих радостей, что у него остались. Ну и, конечно, работа, наполнявшая жизнь хотя бы видимостью смысла.
Год назад все пошло наперекосяк. Однажды он понял, что постоянно вызывает у жены раздражение. Впечатление было такое, будто у нее затянувшиеся месячные. И всегда первый день.
Это длилось почти полгода. Фактически это была война без объявления войны. Гарин с головой ушел в работу. Он, как улитка, втянул мягкое нежное тело в спасительный домик и старался ничего не замечать. Он уже привык к новой роли — не мужа, а докучливого квартиранта, — как вдруг грянул гром. Пусть и не среди ясного неба — назвать их отношения безоблачными язык не поворачивался, — но все же неожиданный.
Ирина заявила о своем желании развестись. Вот прямо здесь и сейчас, не сходя с этого места. Гарин пытался вызвать ее на откровенный разговор, но все попытки закончились впустую. Развод, и до свидания!
Гарин наведался в свою старую квартиру. До женитьбы он жил в однокомнатной «хрущовке» неподалеку. После свадьбы переехал к Ирине, в трехкомнатную, а «однушку» они сдавали. Это называлось «костылики для хилого семейного бюджета».
Гарин сообщил жильцам, что теперь квартира нужна ему самому, и вернул деньги, полученные за месяц вперед.
Через неделю, как только съехали жильцы, он возвратился в «хрущевку», поставил на пол потрепанный чемодан, рядом положил рюкзак и огляделся.
Старый продавленный диван, шкаф, переживший свои лучшие времена, когда самого Гарина еще не было на свете, громыхающий холодильник, да еще вот чемодан и рюкзак.
Спартанская обстановка. Ничего лишнего. Налицо даже полное отсутствие необходимого. Скучный и весьма прозаический финал семейной жизни.
Формально семейная жизнь продолжалась. Ирина так и не подала заявления в суд, поэтому в паспорте у Гарина до сих пор стоял штамп: «Брак с… Зарегистрирован в… ». Но… Ведь это ничего не меняло.
Меняла Ирина. Словно нарочно. Она будто изо всех сил стремилась доказать правоту обычной бабьей жалобы: «Ты мне всю молодость загубил!» Мол, без Гарина у нее сразу все наладилось.
Сначала она купила в кредит машину. Потом перевела дочь в английскую спецшколу. Ездить туда — не ближний свет. На метро до «Полежаевской», потом на «маршрутке». И тут Гарин снова пригодился. «Андрей, пожалуйста, принимай участие в жизни дочери. Отвози ее в школу. Ребенку нужен язык!»
— Конечно, ребенку нужен язык… Гораздо больше, чем семья, — пробормотал Гарин и решил все-таки закурить.
Домофон запищал, дверь подъезда открылась, и на улицу вышла дочь, в ярко-синем пластиковом дождевике, с ранцем за спиной.
Гарин на полпути остановил потянувшуюся к карману руку.
—
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12