И каков будет конец, не знает никто. А тот, кто знает, молчит… И будет молчать всегда.
* * *
Всякий раз, когда Оскар Пинт вспоминал, с чего все началось, и пытался найти точку отсчета, отыскать задним числом знаки судьбы, до той поры неясные или неведомые, он мысленно возвращался в промозглый мартовский день тысяча девятьсот девяносто пятого года.
Оскар Карлович Пинт, ординатор второго года обучения, специализирующийся по психиатрии, возвращался домой после ночного дежурства. Накрапывал холодный весенний дождь, самый противный дождь из всех, какие только можно себе представить. Кое-где под деревьями и у гаражей лежал грязный снег, мутные ручейки змеились по щербатому асфальту и ныряли в решетки канализационных люков, голые холодные ветки били по зонту, когда Пит протискивался через высокие кусты, пытаясь найти дорогу почище.
Он не любил весну и осень. Не любил по совершенно очевидной и прозаической причине: он не умел ходить по грязи. Ему достаточно было пройти двести метров, чтобы ноги сзади от пятки и до колена (особенно почему-то правая) покрылись густыми грязными брызгами. Как это происходило — Пинт не мог объяснить. Почему — понятно, неправильная походка, высоко закидывал ноги и так далее. Но каждый раз, разобрав все это теоретически, он на практике ничего не мог исправить и потому всегда ходил грязный.
Осенью это было еще не так обидно: кружатся желтые, красные, коричневые листья, воздух прозрачен и тих, — преобладающим осенним настроением была светлая печаль, и это хоть как-то примиряло его с грязными брюками.
Но весенней грязи не было оправдания. Мутная вода с разноцветными бензиновыми разводами, щедро сдобренная собачьими экскрементами, фантики, окурки, куски бумаги, — все то, что скрывал до поры снег, вся эта дрянь липла к ботинкам и оказывалась на штанах, и какая тут, к черту, светлая печаль, когда авитаминоз и прыщи на спине?
Наконец Оскар выбрался на более или менее чистое место и пошел вдоль большого дома, первый этаж здания занимали различные заведения и конторы.
Оскар прошел вдоль витрин, смешно прыгая с одного сухого пятачка на другой. В толстых запыленных стеклах мир отражался волнистым, дрожащим. Перед одной дверью стояла ярко-красная машина, поднятая на домкрат, правые колеса были сняты. Пинту пришлось обходить машину, и он чуть удалился от витрины. В этот момент он поднял взгляд и увидел вывеску, которая при ближайшем рассмотрении показалась бы просто нагромождением вертикальных и горизонтальных белых прямоугольников: «Шиномонтаж». Собственно, это было понятно. И рядом — другую. «Фотография».
Фотография… Сколько раз он ходил здесь и ни разу не замечал этой вывески. Он посмотрел внимательнее, ведь он все-таки врач и втайне гордился своей наблюдательностью, могло ли случиться такое, чтобы он каждый день проходил мимо этого места и не замечал вывески «фотография»?
Хотя… Могло, конечно. Последний месяц он старался не ходить пешком, ездил на автобусе — чтобы сберечь последние приличные брюки. Что, если они открылись совсем недавно? В течение этого месяца? Тогда все объяснимо.
Фотография. Весьма кстати. В конце семестра он хотел поступать в аспирантуру и уже начал собирать все необходимые документы. Фотографий не было. Он всегда делал их в последнюю очередь. Так почему бы не изменить традицию и не сделать все заранее, тем более что время есть?
Оскар колебался. Конечно, выглядел он не ахти. Дождь, волосы мокрые, лежат кое-как, да к тому же устал после дежурства… Но ведь эти фотографии просто подошьют к личному делу, и все. Дальше они никуда не пойдут. И одной проблемой будет меньше, останется только собрать справки.
Он прикинул, сколько у него денег. Негусто, но на фото хватит. И даже останется на пачку пельменей, которую можно растянуть на два дня. А за два дня что-нибудь изменится.
В этом он не ошибся. За два дня действительно многое изменилось. Все.
* * *
Оскар открыл тугую дверь и вошел в помещение, ярко освещенное люминесцентными лампами, расположенными в два ряда под высоким потолком. На полу лежали разобранные картонные коробки, по краям еще сухие и нежно-коричневые, а в центре — уже разбухшие от влаги и скатавшиеся в грязные комки. Справа мерцало большое зеркало, а прямо напротив входа громоздилась внушительная стойка из деревянных панелей, выкрашенных в черный цвет. За стойкой никого не было, но из-за черной портьеры справа от нее доносились какие-то суетливые звуки: не звон, не грохот и не шорох, а нечто среднее.
Оскар огляделся, прокашлялся и медленно снял пальто. Он повесил пальто на вешалку рядом с зеркалом, что-то фальшиво напевая: просто громко окликнуть фотографа казалось ему невежливым, а молча дожидаться, когда он соизволит выйти, — глупо.
Шум за портьерой прекратился. Оскар ждал, что сейчас кто-нибудь выйдет: возможно, старый лысый еврей с очками на покатом лбу и руками, побелевшими от реактивов. Но никто не появился.
Пинт подошел к зеркалу, внимательно оглядел себя. Не критически, но и без видимого удовлетворения. Усталые глаза, осунувшееся лицо. Если бы ему нужна была фотография в полный рост, то крепкая подтянутая фигура немного скрасила бы общую картину, но фото будет размером три на четыре сантиметра, а там разворот плеч не увидишь.
Оскар взглянул на часы — половина двенадцатого. А может, не торопиться? Успею еще сфотографироваться. А сейчас лучше отправиться домой и завалиться спать. Часа на четыре. А вечером можно будет почитать новый журнал по психиатрии… Кстати…
Он так и не успел составить планы на вечер, потому что звякнули латунные кольца на железной перекладине, и портьера раздвинулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23