Джоан Стивенсон, в свою очередь, обвинила Ватикан... и все такое. Американский журнал, чей-то «Монитор», спрашивает в лоб: перейдет ли кабельное телевидение, как и кинопромышленность, в собственность мафии? Главари — так, так — Тоскано Ригозо и Рамирес Пиредра — отказались комментировать. Дон Джентильи согласился встретиться с нашим корреспондентом, так, накануне его машину обстреляли... Калибр... Доктор медицины Симпсон...
Холл отложил газеты и вернулся к пиву. Плакало ваше кабельное телевидение, подумал он, и тотчас же в памяти всплыло лицо Овчинникова, «северного красавца», министра иностранных дел Стимфала. Это он курировал малопонятные для Холла отношения Стимфала с земной мафией, и его слово в этих кругах имело немалый вес. Холл вновь хмыкнул — не убери Овчинникова Кромвель, бойкого министра точно прикончили бы мафиози — уж слишком активно он погнал подвластные ему преступные синдикаты на освоение своей любимой периферии, никакой Пиредра, или кто там еще, не стал бы этого долго терпеть. Изрешетили бы, как пить дать, просто не успели раскачаться, все сделал сам Серебряный. Впрочем, когда они с Холлом сидели рядом на пиру победы в Институте Контакта — длинные такие стояли столы под сенью древ — и Овчинников сказал: «Доктор Холл, я давно собирался с вами поговорить...»
Нет, прервал себя Холл. Сначала все-таки Анна. Ведь он и принял предложение Овчинникова из-за нее, из-за того максимализма, который смотрел на него из ее карих глаз и требовал заниматься каким-то грандиозным делом, каким-то, черт его дери, краеугольным начинанием... Он, конечно, и сам искал дела, и предложение было, слов нет, заманчивым, но все-таки начать следует с Анны.
По сути, она сказала ему «да» в тот первый вечер его возвращения. Почему? Жаль, что он не вел тогда никаких записей или дневника — хотя все равно бумаги погибли при аресте... а теперь толком не вспомнить, и лишь ясно ощущается — громадная разница между тем, как он представлял ситуацию тогда и как представляет сейчас. Ну а как сейчас?
Холл оставил газеты на память заведению рядом с кружкой, вернулся в машину и развернул схему. Так, сегодня он ночует в мотеле — вот квадратик у автострады, а утром, ни свет ни заря, должен быть в Нитре — и у него остается еще полтора дня, точнее, ночь, день и кусочек вечера.
Итак, все же — почему? Подморозило, Холл включил кондиционер, и потом — магнитофон с неизвестным блюзом. Ну что же, он ей не был неприятен как мужчина. Это было понятно с самого начала. Кроме того, ее мать — та, что по каким-то причинам так и не дала Холлу «места в сердце», но относилась к нему с неизменным уважением, — несомненно, оказала значительное влияние на выбор дочери. Затянувшаяся неопределенность положения Анны, ее нарастающая меланхолия не могли не тревожить родительскую душу, а Холл — человек с именем, и при том человек, на которого явно можно положиться.
Холл вытряхнул сигарету из пачки. Вот ведь какие интересные рассуждения. Наверное, все это правда, но было и еще кое-что. Анна, женщина до мозга костей, хотела семейного очага не меньше, чем заеденный тоской Холл. Он чувствовал, что она устала от бесконечно-беспросветного ожидания неведомо чего, от надежды, что прошлое, вернувшись, вдруг оживит ее теперешнее существование.
Не могла она не понимать и того, что далеко не всякий искатель ее руки — а годы идут — будет так же терпеливо, как Холл, сносить неуправляемые перепады ее настроений и метания в поисках места в жизни; возможно, к ней уже неосознанно явилось предчувствие надвигающейся болезни и краткости отпущенного на земле срока.
Да, мало веселого, а ведь он был счастлив в ту пору, и как-никак, но у него образовалась семья. Анна, ничего не скрывая, рассказала ему печальную историю своей любви, и они заключили молчаливый договор: она дарит ему себя, а он, в ответ на это, соглашается не требовать от нее того, чего она никогда не сможет ему дать.
Вероятно, такое условие можно назвать аморальным, но в целом их брак по расчету вполне можно было назвать удачным. Как жену и хозяйку Холл ни в чем не мог упрекнуть Анну, и это порой его глухо бесило, иногда ему казалось — пусть бы лучше скандал, но зато искренний... Тем не менее ситуация не изменилась до самой смерти Анны и даже после — как выяснилось на Валентине, близ местечка Идоставизо. Принесли бы годы в этот союз любовь, которой так ждал в ту пору Холл? Кто знает.
Вот теперь Овчинников. Правда, и здесь, как поглядишь, столько всего темного и зыбкого — а ведь казалось, все делалось так ясно и открыто. Никогда мы всего не знаем.
Итак, случайно или не случайно они сидели рядом на знаменитом банкете союзников, там, в Институте Контакта, по ту сторону Окна; ни тогда, ни теперь Холл не понимал, каким это образом Институт оказался союзником в войне с Криптоном, но пикник из каких-то соображений устроили именно там. После всех речей, в один из перерывов, когда все поднялись размяться и покурить, Овчинников сказал:
— Я давно собирался с вами поговорить, доктор Холл. Мне всегда импонировали люди вашего типа, а теперь обстановка складывается таким образом, что группа интеллигенции, близкая вам по складу, становится особенно остро нам необходимой. Давайте отойдем в сторону.
Они отошли, и Холл, подумав, спросил не об интеллигенции, а об обстановке. Оценив этот маневр, Овчинников усмехнулся и ответил так:
— Самый трудный вопрос, доктор Холл. Война открыла перед нами перспективы, к которым мы, в сущности, не готовы.
Да, надо было тогда сказать что-нибудь вроде: с войной переборщили, а генералы — плохие советчики в вопросах контакта;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61