Разъяренная вдова еще долго осыпала Розу малоприятными для девушки кличками. «Убирайся к своему хахалю!»
А Роза бежала со своим узелком в нефтяной город, к Жаку. Куда же ей еще идти? Слезы ручьями текли по ее лицу. О боже мой! Роза мчалась со всех ног, очутилась на каких-то полуосвещенных улицах, споткнулась в замерзшей колее и сильно зашибла себе щиколотку. Она спросила дорогу у темной фигуры, у которой изо рта шел дым, — фонари проезжавшего автомобиля ослепили Розу, — и, — наконец запыхавшись и выбившись из сил, прибежала к Жаку.
Жак был очень удивлен, но затем прижал ее к груди и поцеловал. Он вытирал слезы на ее щеках, отогревал ее закоченевшие руки, просил ее успокоиться. А она всё еще плакала, хотя чувствовала себя у Жака в безопасности.
О боже мой! Какой позор! Как мать поносила ее перед всеми соседями!
— Успокойся, Роза! — сказал Жак. — Я устрою тебя в «Траяне». А твоя мама не вечно же будет злиться.
Но это еще не всё. О, как она несчастна! Жак еще не всё знает. И она опять зарыдала. Это ведь еще не всё! Боже мой, а Янко как раз уехал! Теперь она разрыдалась так, что не могла вымолвить ни слова. Жак опять гладил ее по волосам, целовал ей мокрые щеки. Нет, нет, она не может ему это сказать! Наконец Жак понял, что Роза беременна, и, поняв это, расхохотался так, что Роза посмотрела на него с испугом. Она подумала, что он смеется над ней. Из ее больших глаз так и текли слезы, ну прямо два родничка!
— Стоит ли из-за этого плакать? — сказал Жак. — Это вполне естественно. Будет ребенок?.. Ну и прекрасно, почему ты относишься к этому так трагически? Янко будет о нем заботиться, а если ты не хочешь ребенка, так для чего существует доктор Воссидло?
Жак вытер ей заплаканное лицо, подарил красивый коричневый кожаный чемодан. Она положила в него свой узелок, и они отправились в «Траян». Жак забежал вперед, сразу же прошел на кухню и переговорил с госпожой Корошек. Жалостливая госпожа Корошек всплакнула, а господин Корошек только покачал головой: «Что за люди! Чуть повздорили — и уже выгоняют дочь на улицу!»
Розе отвели маленькую комнатку в третьем этаже. Пришел истопник и развел в печке огонь, а затем официант принес поднос с ужином, хотя она ничего не заказывала. Роза успокоилась. Какой хороший этот Жак! Глаза ее распухли от слез и болели, но она чувствовала себя хорошо. На рыночной площади стояли четыре новых высоких фонаря, в их ярком свете сновали прохожие; у «Роткеля и Винера» всё было освещено, сквозь зеркальные стекла витрин Роза видела толпившихся в магазине покупателей; по другой стороне площади вытянулся ряд новых сверкающих огнями магазинов.
Здесь всё было совсем не так, как в Кладбищенском переулке, где из окон виднелась только обшарпанная тумба на углу тротуара, у которой останавливались все окрестные собаки. В «Траяне» Роза чувствовала себя в безопасности. Тесная, холодная лавка осталась позади, ее дверь закрылась за Розой, но зато перед ней открывалась другая дверь, и Роза уже заглядывала сквозь щелку: ей казалось, что там перед ней встает огромный светлый мир, и она уже сделала первый шаг. Ведь ей не было еще и восемнадцати лет! И она вытянулась, раскинула руки и покачала бедрами, как будто собралась танцевать. Но в это время постучали в дверь. Вошел Корошек и сказал, что господин Грегор поручил ему спросить, не желает ли она еще чего-нибудь? Она поблагодарила, и Корошек быстро засеменил вниз по лестнице.
Жак не видел Корошека несколько недель и ужаснулся той перемене, какая произошла в нем. Он исхудал, широкое платье болталось на нем как на вешалке, вид у него был отсутствующий, движения — суматошливые.
Корошек теперь всегда куда-то спешит, всегда бежит бегом, слегка запыхавшись и время от времени обо что-нибудь спотыкаясь. С развевающимися полами выскакивает откуда-нибудь из-за угла, выставив вперед свою желтую дыню, и часто натыкается на гостей или на служащих. Раз десять в день, а то и чаще перебегает он через площадь к своему новому отелю. При десяти и при двадцати градусах мороза, в буран — и всегда без пальто. Ведь эти бездельники берегут только вещи, которые принадлежат им самим! Они швыряют кафель, точно это ничего не стоящий мусор. Им ведь недолго и в зеркале пробить дыру!
Отопление уже включили, в здании было жарко и пахло известкой, масляной краской и лаком. Отовсюду слышался громкий стук молотков, нельзя было ступить ни шагу, не столкнувшись с кем-нибудь из рабочих, а пыль стояла такая, что просто не дай бог.
Каждый день с вокзала привозили на санях большие ящики. Их вскрывали в еще не отделанном зале ресторана. Из ящиков появлялись ванны, сверкающие краны, — как из серебра, — арматура, никелированные души. В новом отеле стояла страшная жара. Корошек обливался потом. Марморош открыл Корошеку дополнительный кредит: пятьдесят тысяч. Это всё, что удалось из него выжать, да и то лишь под вексель. Больше он ничего не может сделать, сказал Марморош, при всем своем желании не может! Он дал маху с одной клиенткой, дамой из высшего общества, которая постоянно толковала ему о своих недвижимостях, а потом оказалось, что у нее за душой только лес в горах, стоимостью в десять тысяч. И теперь он сам, как он выразился, висит между небом и землей.
Корошек вытирает мокрое лицо, смотрит на зеркала, на умывальники и белые унитазы и думает о счетах, о письмах с напоминаниями кредиторов, о векселях. И опять бежит в свою старую гостиницу.
XIV
Жак жил на нефтепромыслах в одном из дешевых дачных домиков, которые компания построила для директоров и инженеров. Из восьми комнат он обставил только три, с пуританской простотой, без выдумки и без души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142