Этот образ был настолько ярок, что Абивард на миг призадумался. Он знал, что в бою можно погибнуть. Но, думая об этом, он представлял себе стрелу в груди, краткое мгновение боли, а затем вечность рядом с любящим Господом. Мысль о долгом и мучительном конце не приходила ему в голову. Он и сейчас в глубине души не мог заставить себя поверить в возможность такого исхода.
— Ты думаешь, что такого не может случиться, — сказал Годарс, словно читая его мысли. — Потому-то я и хочу взять тебя на войну — чтобы ты увидел, что такое случается. Это многое даст тебе.
— Даст что? — спросил Абивард. Что может дать ему близкое знакомство с войной и ее беспощадностью из того, чего у него еще нет?
— То, что ты не будешь относиться к войне беспечно. Те, кто не познал этого, склонны слишком легко ввязываться в драку, не подумав хорошенько, так ли уж это необходимо. Конечно, тем самым они губят самих себя, но при этом погибает и множество прекрасных вассалов, связанных с ними родством и клятвой верности. Когда придет твой день, сынок, я не хотел бы, чтобы ты стал дихганом такого рода.
— Понимаю, — сдержанно ответил Абивард. Серьезность отца произвела на него впечатление. Он уже вышел из того возраста, когда все сказанное отцом считают не правильным только потому, что это сказал отец. Его брат Фрада и несколько сводных братьев все еще пребывали в этом глупом заблуждении. Пройдя этот период, Абивард пришел к выводу, что обычно отец знает, о чем говорит, пусть даже при этом и повторяется.
Годарс сказал:
— Я не забыл к тому же, что для тебя это первая война. Я просто хочу, чтобы ты пошел на нее, не теряя головы. Помнишь свою первую девушку — сколько лет назад это было? После нее ты изменился. И с войны ты придешь другим человеком, хотя это не так приятно, как первая женщина, если только в тебе нет жажды крови. Я в тебе этого не наблюдаю, нет, не наблюдаю.
Абивард тоже не замечал за собой особой кровожадности, правда, и не особенно об этом задумывался. Он вспомнил, каким окрыленным чувствовал себя, оставив серебряную монету в доме некоей вдовушки там, в деревне. Если и после боя он испытает нечто подобное… Последние слова Годарса свели на нет все то, что он пытался внушить сыну.
* * *
Годарс торжественно вставил длинный бронзовый ключ в замок, накрепко закрывавший двери на женскую половину крепости, и повернул ключ. Ничего, Он нахмурился, вытащил ключ, гневно посмотрел на него и вставил снова. На сей раз, когда дихган повернул ключ в замке, Абивард услышал долгожданный щелчок. Он поднял щеколду и толкнул дверь.
По группе мужчин, стоявших в широком коридоре на почтительном расстоянии, пронесся вздох. Абивард попытался вспомнить, когда в последний раз его родственницы и младшие жены дихгана покидали женскую половину. И вспомнил только, что это было очень давно.
Во главе, как и положено, шла Барзоя. Мать Абигарда не могла быть намного младше Годарса, но возраст никак не сказался на ее внешности. Ее волнистые волосы остались черными, без того подозрительного блеска, который оставляет краска. Лицо у нее было несколько шире, чем свойственно макуранкам, и не такое смуглое. Правда, жившие взаперти и крайне редко имевшие возможность выйти на солнышко благородные женщины Макурана всегда были бледнее своих трудящихся соотечественниц.
Барзоя вышла во двор горделивой походкой королевы. Позади нее шла сестра Абиварда, Динак, в чьих чертах отчетливо запечатлелось фамильное сходство. Она усмехнулась при виде брата и показала ему язык. Они появились на свет с разницей чуть больше года и были близки друг другу, как близнецы, пока Динак не повзрослела и ей пришлось удалиться от мира.
После Динак показался парадный строй младших жен Годарса и тех его дочерей, которые уже доросли до женской половины. Если бы не строгая очередность, в которой они выходили, Абивард затруднился бы сказать, где жены, а где дочери Годарса.
Барзоя подняла руку, показывая, что намерена говорить. Солнце ослепительно заблистало на ее золотых браслетах и кольцах, заиграло на рубинах и топазах. Во дворе мгновенно наступила полная тишина. Главная жена дихгана редко появлялась на людях — как-никак она была добропорядочной макуранской матроной. Но еще она была крайне важной персоной в крепости. Хотя она редко покидала пределы женской половины, влияние ее через Годарса проникало во все уголки владений мужа.
— Мой муж, мои сыновья и их братья ныне идут на войну, — сказала она. Армия Царя Царей уже недалеко, и они вольют свои ряды в его дружину, дабы он вошел в страну степняков и покарал их за то зло, которое они причинили нам, и за то много большее зло, которое только намереваются причинить.
«И кроме того, — подумал Абивард, — чем скорее мы присоединимся к армии, тем скорее войска прекратят объедать наши владения». Судя по лукавой искорке в глазах матери, она подумала о том же, только, конечно же, не могла произнести это вслух.
Барзоя продолжила:
— Бессчетное число раз наш род покрывал себя славой на поле брани. Знаю, что и грядущий поход не будет исключением. Я молю Господь, чтобы Она дала всем сынам дома сего возвратиться домой целыми и невредимыми.
— Дай Господь! — напевным хором проговорили женщины. Для них Господь был женщиной; для Абиварда же, как и для всех мужчин Макурана, — мужчиной.
— Возвращайтесь, невредимыми с широкого поля за рекой, — сказала Барзоя.
— Невредимыми, — вторили женщины. Мать продолжала свои речи, Абивард еще мгновение слушал ее, потом резко взметнул голову и изумленно посмотрел на Барзою. Почему она именно этими словами назвала степь на северном берегу Дегирда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149