Кузнецов и Давлатян подошли вместе. Слегка перегнувшись с седла, ожигая обоих прозрачными, покрасневшими на ветру глазами, Дроздовский заговорил с резкостью:
– То, что нет привала, не дает права распускать на марше батарею! Даже карабины на передках! Что, может, люди уже вам не подчиняются?
– Все устали, комбат, до предела, - негромко сказал Кузнецов. - Это же ясно.
– Даже лошадь вон как дышит!.. - поддержал Давлатян и погладил влажную, в иглистых сосульках морду комбатовой лошади, паром дыхания обдавшей его рукавицу.
Дроздовский дернул повод, лошадь вскинула голову.
– Командиры взводов у меня, оказывается, лирики! - ядовито заговорил он. - "Люди устали", "лошадь еле дышит". В гости чай пить идем или на передовую? Добренькими хотите быть? У добреньких на фронте люди, как мухи, гибнут! Как воевать будем - со словами "простите, пожалуйста"? Так вот… если через пять минут карабины и вещмешки будут лежать на передках, вы, командиры взводов, сами понесете их на своих плечах! Ясно поняли?
– Ясно.
Чувствуя злую правоту Дроздовского, Кузнецов поднес руку к виску, повернулся и зашагал к передкам. Давлатян побежал к орудиям своего взвода.
– Чьи шмотки? - крикнул Кузнецов, стаскивая с передка загремевший котелком вещмешок. - Чей карабин?
Солдаты, оборачиваясь, машинально поправлял и за плечами вещмешки; кто-то сказал угрюмо:
– Кто барахло оставил? Чибисов, никак?
– Чибисо-ов! - с сержантской интонацией заорал Нечаев, напрягая горло. - К лейтенанту!
Маленький Чибисов, в не по росту широкой, короткой, словно толстая юбка, шинели, хромая, натыкаясь на солдат, спешил к передкам от повозок боепитания, издали выказывая всем выжидательную, застывшую улыбку.
– Ваш вещмешок? И карабин? - спросил Кузнецов, испытывая неловкость оттого, что Чибисов засуетился у передка, взглядом и движениями выражая свою ошибку.
– Мой, товарищ лейтенант, мой… - Пар оседал на инистую шерсть подшлемника, голос его был глух. - Виноват я, товарищ лейтенант… Ногу натер до крови. Думал, разгружусь - малость ноге полегче будет.
– Устали? - неожиданно тихо спросил Кузнецов и посмотрел на Дроздовского. Тот, выпрямившись в седле, ехал вдоль колонны и наблюдал за ними сбоку. Кузнецов вполголоса приказал: - Не отставать, Чибисов. Идти за передками.
– Слушаюсь я, слушаюсь…
Рыхло и пьяно припадая на натертую ногу. Чибисов заковылял рысцой за орудием.
– А этот сидор чей? - спросил Кузнецов, взяв второй вещмешок.
В это время сзади послышался смех. Кузнецов подумал, что смеются над ним, над его старшинской распорядительностью или над Чибисовым, и оглянулся.
Слева от орудия шел по обочине медвежьей развалкой Уханов с Зоей, посмеиваясь, говорил ей что-то, а она, будто переломленная ремнем в талии, рассеянно слушала, кивала ему потным, усталым лицом. Санитарной сумки на ее боку не было, - наверно, положила на повозку санроты.
Они давно, по-видимому, шли вместе за батарейными тылами и сейчас оба догнали орудия. Утомленные солдаты недоброжелательно косились на них, как бы отыскивая в наигранной веселости Уханова тайный, раздражающий смысл.
– И чего конюшенным жеребцом заливается? - заметил пожилой ездовой Рубин, покачиваясь в седле квадратным телом, то и дело корябая рукавицей зябнущий подбородок. - Ровно показать перед девкой хочет героическое состояние нервов: живой, мол, я! Ты гляди-ка, сосед, - обратился он к Чибисову, - как наша зелень батарейная вокруг девки-то городские амуры разводит. Ровно и воевать не думают!
– А? - отозвался Чибисов, старательно поспешая за передком, и, высморкавшись, вытер пальцы о полу шинели. - Прости за-ради Бога, не слышал я…
– Глухарь аль притворяешься, пленный? Щенки, говорю! - крикнул Рубин. - Нам с тобой бабу хоть в полной готовности давай - отказались бы… А им хоть бы хны!
– А? Да-да-да, - забормотал Чибисов. - Хоть бы хны… верно говоришь.
– Чего "верно"? Блажь городская в башках - вот что! Всё хи-хи да ха-ха вокруг юбки. Легкомыслие!
– Не болтайте глупости, Рубин! - сказал сердито Кузнецов, отстав от передка и глядя в направлении белого полушубка Зои.
Вперевалку ступая, Уханов продолжал рассказывать ей что-то, но Зоя теперь не слушала его, не кивала ему. Подняв голову, она в каком-то ожидании смотрела на Дроздовского, тоже, как и все, обернувшегося в их сторону, и потом, как по приказу, пошла к нему, мгновенно забыв про Уханова. С незнакомым, покорным выражением приблизясь к Дроздовскому, она неровным голосом окликнула:
– Товарищ лейтенант… - и, шагая рядом с лошадью, подняла к нему лицо.
Дроздовский в ответ не то поморщился, не то улыбнулся, украдкой тыльной стороной перчатки погладил ее по щеке, проговорил:
– Вам-то советую, санинструктор, сесть на повозку санроты. В батарее вам делать нечего.
И пришпорил коня в рысь, исчез впереди, в голове колонны, откуда неслась команда: "Спуск, одерживай!", а солдаты затеснились вокруг упряжек, около передков, облепили орудия, замедлившие движение перед спуском.
– Так что, мне в санроту? - сказала Зоя грустно. - Хорошо. Я пойду До свидания, мальчики. Не скучайте.
– Зачем в санроту? - сказал Уханов, совершенно не обиженный кратким ее невниманием. - Садитесь на орудийный передок. Куда это он вас гонит? Лейтенант, найдется место для санинструктора?
Ватник Уханова распахнут на груди до ремня, подшлемник снят, шапка с незавязанными болтающимися ушами оттиснута на затылок, открывая до красноты нажженный ветром лоб, светлые, как бы не знающие стыда глаза сощурены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20