К столу, Паша… Ты приехал?
— Да, да, я сейчас, я сейчас! — обрадованно заговорил Сафонов, с неловкостью вешая плащ, шляпу на вешалку, где виднелось одинокое пальто Марии Петровны. И, вешая, не понимал, не знал, почему это он, взрослый, солидный человек, робел, краснел, как школьник, как в те годы.
Он хотел пожать Марии Петровне руку, но сдержался и не пожал, как не жмут при встрече руку матери, и сейчас же потянулся за папиросами и, вынув коробку, спросил совсем стеснительно:
— Можно?
Они сели за стол. Мария Петровна с непонятной настороженностью, с неверием, улыбаясь ему своими близорукими глазами, быстро повторяла:
— Ну вот, Паша, ты приехал… не узнать. Ты в командировку, по делам?
— Я проездом, Мария Петровна, — ответил он и не сказал, что отдыхал на юге, о чем говорить было, наверно, легкомысленно и неудобно.
— Мы сейчас с тобой чай… Подожди, подожди, мы сейчас чай. — И она встала и внезапно снова, как бы обессиленно, села, положив тонкие руки на стол, неверяще улыбнулась. — Да, да, Паша… Совсем не ожидала. Вот Паша Сафонов…
— Мария Петровна, чай не надо, — смущенно проговорил он. — Я только что поужинал…
Пить чай ему не хотелось; хотелось ему только вот так сидеть за столом, смотреть на Марию Петровну, говорить, спрашивать… Но Мария Петровна, вроде не слушая его, взяла чайник, движения ее показались ему стесненными.
— Я сейчас, Паша… Прости, что я называю тебя так. Ты ведь теперь…
Она не договорила, вышла на кухню, и тут, приходя в себя, Павел Георгиевич вздохнул освобожденно, провел ладонью по лбу, огляделся. Она была, как и до войны, одинока и жила в той же маленькой комнатке с одним окном в сад. Все было по-прежнему: стол, кровать, цветной коврик на стене, какая-то вышивка на тумбочке, широкий вместительный шкаф, набитый книгами; посреди стола — чернильница, стопка тетрадей, сбоку — красный, аккуратно отточенный карандаш. В этой комнатке он был лишь один раз. Его вызвала Мария Петровна и хмурилась, говорила с ним строго: кажется, тогда он сделал прыгающую чернильницу и поставил ее на стол преподавательнице немецкого языка. Сейчас Сафонов просто не поверил: пропасть времени лежала между прежним Пашкой и настоящим Павлом Георгиевичем, конструктором, вот в эту минуту не без смущения сидящим за этим столом.
Вошла Мария Петровна с чайником, весело сказала:
— Все готово! Ну, Паша, рассказывай о себе, что ты, как? А впрочем, я многое о тебе знаю. Из газет, статьи, книгу твою читала. Ты женился? — поспешно спросила она.
— Да, Мария Петровна, — ответил Сафонов.
Она подозрительно-ласково посмотрела на него.
— Счастлив?
— Как будто, Мария Петровна. У меня сын.
Она, точно не расслышав, сейчас же сказала:
— Ну хорошо! А как работа? Над чем работаешь?
— Над новой конструкцией, Мария Петровна.
— Ну и как? Удачно?
— Пока не знаю. Знаете что, Мария Петровна, давайте говорить о прошлом, о школе…
Мария Петровна покачала головой, проговорила задумчиво:
— Я хорошо помню ваш класс. Довоенный класс. Это были озорные, способные мальчишки. И хорошо помню твою дружбу с Витей Снегиревым.
— А помните, Мария Петровна, как вы мне ставили «плохо» по алгебре? В седьмом классе, кажется…
— Да. За то, что ты не делал домашних заданий, надеялся, что кривая вывезет. А математика прекрасно тебе давалась. Но ты был ленив.
— Мария Петровна, а помните, я устроил систему шпаргалок?
— Это то изобретение, когда шпаргалка двигалась по ниточке между партами?
— Да! — Павел Георгиевич засмеялся. — А прыгающая чернильница? Нет, сейчас бы я до такой штуки не додумался. Помню: сидел ночь, ломал голову, высчитывал мощность пружинки, чтоб чернильница подпрыгнула именно в тот момент, когда преподаватель макнет ручку.
Мария Петровна прищурилась, словно сдерживая улыбку.
— А я хорошо помню другое; как ты, Паша, стоял вот перед этим столом…
Она не договорила, налила в чашки чай, взяла ложечку, задумалась и спросила:
— Ты помнишь Мишу Шехтера?
— Ну конечно! Завидовал ему! Мы в классе зачитывали его сочинения: «Образ Татьяны», «Горе от ума». У меня ничего не получалось.
— Он стал журналистом, — медленно проговорила Мария Петровна. — Ездит по всей стране, за границу, Часто читаю его статьи. И часто вспоминаю…
— Он заезжал?
— Нет.
— Да, — сказал Сафонов. — Разлетелись… Я слышал, Витька Снегирев — директор завода на Урале. Не думал! Игнатцев Сенька — начальник главка, слышали? Я его встречал в Москве. Солидный, не узнать. А он не заезжал?
— Что? — спросила Мария Петровна и, опустив глаза, тихонько кивнула: — Ты пей чай, Паша…
— Мария Петровна, а кто заходил к вам, кого вы встречали еще из нашего класса? — возбужденно спросил Сафонов. — Гришу Самойлова видели? Артист. Помните, он корчил рожи, а вы ему сказали, что у него способности? Занятный был парень.
— Я его видела только в кино, Паша.
— Я тоже. Неужели не приезжал?
Мария Петровна не ответила, она, наклонив голову, мешала ложечкой в чашечке, и он увидел на ее пальце неотмывшееся чернильное пятно, перевел взгляд на ее источенное лицо и с какой-то внезапной жалостью, с любовью увидел морщины вокруг ее губ, ее тонкую, слабую шею, коротко подстриженные, сплошь белые волосы, и что-то больно, тоскливо сжалось у Павла Георгиевича в груди. Он подумал, что, если бы она умерла, он не знал бы этого. И не знали бы другие…
— Мария Петровна, — еле слышным голосом повторил Сафонов, — Витя Снегирев, значит, не был у вас? Кажется, он в прошлом году заезжал сюда.
Она сидела, по-прежнему наклонив голову, и только замедлила движение ложечки в чашке.
— Нет, не был…
— А кто был?
— Что? Ты, пожалуйста, пей чай.
1 2 3 4 5