— Майя, я сдавал экзамены.— Очень хорошо. И я сдаю экзамены.Он заколебался. Она сказала:— Да, я зубрю терапию. Это что-нибудь тебе говорит?Он положил фуражку на тумбочку, прошел в комнату, говоря:— Майя, я только на две минуты.— На две минуты можно. Но я проверю по часам, — ответила она, по-прежнему держа руки за спиной, посмотрела на его лоб и, не скрывая удивления, воскликнула: — Что такое? Откуда у тебя синяк?— Пустяки. Сегодня была обычная тренировка. Перед гарнизонными соревнованиями по боксу. Разреши закурить?— Я сейчас дам пепельницу. Ну и легкомысленный нее синяк! Садись вот сюда на диван. — Она поставила на стол пепельницу — маленького галчонка с разинутым клювом. — Тебе досталось, наверно?— Немного, — весело ответил он, садясь на диван и разминая папиросу над разинутым клювом галчонка. — А впрочем, это не совсем так.Он чуть щурился, затягиваясь папиросой, его загорелое лицо показалось ей размягченным, задумчивым при зеленом свете настольной дампы, а она все стояла в тени, глядя на него настороженно, как бы мстя ему сдержанностью за его долгое невнимание.— Ты что-то хочешь рассказать, Борис?— Знаешь, я артиллерию сдавал сегодня как на крыльях. Не знаю почему. Веришь?— Что получил?— Конечно, пять.— Почему «конечно»?— Ну пять. — Он примирительно засмеялся.— Какой все-таки ужасный синяк! — опять сказала она, вглядываясь. — Слушай, хочешь, я сделаю тебе примочку? Все пройдет сейчас же. Все-таки я медик.Он не успел ей ответить, она вышла из тени абажура, направилась в другую комнату и через минуту вернулась с пузырьком и ватой, приказала, подойдя к дивану:— Поверни лицо к свету. Не смотри на меня, смотри в сторону, вот так… Боже мой, какой злой синяк! Встань, а то неудобно.Борис поднялся, и она повернула его лицо к свету, легкими, прохладными пальцами притронулась ко лбу, старательно встала на цыпочки, невольно касаясь грудью его груди, — и вдруг, покраснев, с улыбкой сказала:— Ну, какой ты высокий, лучше сядь.Он послушно сел. Она наклонилась, намочила вату жидкостью из пузырька и приложила ко лбу мягкое, холодное, щекочущее, спросила:— Больно? — И глаза ее, темные, как ночная вода, приблизились к его лицу, а губы сразу перестали улыбаться.Ему стало жарко от ее дыхания, потом с особой ясностью почему-то мелькнула мысль, что губы у нее, наверно, упругие и нежные, он видел их совсем близко от себя, эти ее мгновенно переставшие улыбаться губы.— Нет.» — наконец ответил он и словно поперхнулся.— Вот видишь, — участливо проговорила она. — Но все-таки тебе больно? У тебя лоб стал влажным.И, пересиливая себя, он с хрипотой в голосе проговорил не то, что хотел сказать:— Пойдем сегодня в парк… Там гулянье сегодня.Она держала в одной руке пузырек, в другой вату, неуверенно мяла тампончик в пальцах.— Тебе хочется в парк? Серьезно?— Хочется. Серьезно.— Хорошо. Только на час, не больше. Хорошо? Дай слово. Мне нужно учить свою терапию.— Даю тебе слово — на час.— Хорошо. Тогда мне нужно переодеться. Подожди.— Я подожду.Майя вышла в соседнюю комнату, а он, облокотясь на подоконник, расстегнув ворот, стоял у окна на ветерке, обдувавшем его прохладой вечера, и еще чувствовал то легкое, случайное прикосновение Майиной груди, когда встал с дивана, видел ее переставшие улыбаться губы, и весь был словно овеян острым огнем, говоря себе, думая, что никого в жизни он так еще не любил и никого не мог так любить, как ее. В тишине он слышал свое дыхание и слышал, как она что-то делала в соседней комнате, ходила за дверью, потом что-то упало там, и донесся ее вскрикнувший голос:— Ой!— Что? Что случилось? — очень громко спросил он, и какая-то сила толкнула его к двери в соседнюю комнату, откуда раздался этот жалобный голос, и он резко открыл дверь. — Майя, что? Майя…— Борис, что ты делаешь? Не входи! Я еще не оделась.— Что?.. Майя… что случилось?Нет, теперь он видел, что ничего страшного не случилось, — она стояла возле раскрытого гардероба; видимо, вешалка оборвалась, платья кучей лежали на полу вокруг ног ее, и она стала подымать их спешащими движениями оголенных рук.— Не смей, не входи! Как не стыдно! Слышишь? Не смей!Она шагнула, спряталась за дверцу, ее открытые босые ноги беспомощно переступали на упавших платьях, и дверца косо двигалась при этом, сверкая ему в лицо огромным зеркалом; и казалось ему, что Майя хотела забраться в шкаф, загородиться дверцей от него.— Майя, послушай меня! — Он смело вошел в комнату и начал торопливо собирать платья на полу, повторяя: — Я тебе помогу… Я помогу, Майя…А она, все загораживаясь дверцей, говорила из-за нее испуганно, смущенно и быстро:— Борис, уйди, уйди, не то завизжу на всю квартиру. Уйди же, я тебя прошу!Тогда он выпрямился и, с осторожностью, опасением глядя на эту дверцу, спросил серьезно и тихо:— Разве ты не любишь меня?— Борис, уйди, не надо, не надо же! Я… ничего не могу ответить, я босиком…Она сказала это по-детски нелепо, и он проговорил с замиранием в голосе:— Майя… Ты не ответила…И, не услышав ответа, потянул на себя зеркальную дверцу. Большие темные, замершие глаза прямо смотрели на него с мольбой и отчаянием.— Майя, я люблю тебя… Почему ты молчишь?И он увидел: маленькие прозрачные слезы горошинками покатились по ее щекам, губы задрожали, и она, отворачиваясь, прошептала еле слышно:— И ты… и ты не спрашивай.— Майя, Майя… Я никому тебя не отдам, ты запомни это! Никому!Он целовал ее мокрое от слез лицо, с нежной силой прижимая ее к себе, чувствуя, что Майя затихает и руки ее слабо, неумело обнимают его спину.
Потом, когда все случилось, Майя плакала и говорила, что так никогда больше не надо, что это нечестно и стыдно и что ей нехорошо это, и, вспоминая ее слова, ее слезы, он невольно зажмуривался от нежной жалости к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87