Верь, – окликнул маркиз. – Сейчас же возьми себя в руки!
«Хорошо, что он это говорит, – подумал Ричард. – Кто-то же должен это сказать». Ведь он, Ричард, кажется, говорить разучился.
В темноте раздался щелчок – это отомкнулись кандалы, за ним последовал звон ударившихся о чугунную колонну цепей. Потом чирканье спички. Зажглась свеча: слабенький язычок неуверенно замерцал в разреженном воздухе.
«Огонь, и стая, и свет свечей», – подумал Ричард и никак не мог вспомнить, откуда это взялось.
Нетвердым шагом, со свечой в руке, д’Верь подошла к маркизу. Протянув руку, она коснулась его цепей, и, отомкнувшись, кандалы упали. Маркиз потер запястья.
Потом она подошла к Ричарду, чтобы коснуться его единственного оставшегося замка. Он открылся. Вздохнув, д’Верь опустилась рядом с ним на пол. Здоровой рукой Ричард притянул девушку к себе, обнял ее за плечи и начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, напевая колыбельную без слов.
Холодно, очень холодно было в пустых покоях ангела; но вскоре тепло забытья надвинулось и обволокло их обоих.
Маркиз де Карабас еще долго смотрел на спящих детей. Сама мысль о сне – о возвращении хотя бы на краткий срок в состояние столь ужасающе близкое к смерти – пугала его больше, чем он даже мог себе представить. Но прошло время, и даже он наконец опустил голову на руку и закрыл глаза.
И ничего не стало.

Глава восемнадцатая

Леди Серпентина, старшая после Олимпии из Семи Сестер, с гордо поднятой головой шествовала по лабиринту за Улицей-Вниз. Под белыми сапогами чавкал ил. За последние сто лет она в первый раз зашла так далеко. Впереди освещала путь большим каретным фонарем мажордом с осиной талией, с головы до ног затянутая в черную кожу. Еще две сходно одетые служанки Серпентины следовали на почтительном расстоянии.
Шлейф из драных кружев платья Серпентины волочился по слизи, но она было выше того, чтобы это замечать. Впереди что-то блеснуло в свете фонаря. Рядом маячил массивный силуэт.
– Здесь, – сказала она.
Две следовавшие за ней женщины, разбрызгивая ил, поспешили вперед через топь, и когда подошла мажордом, принеся с собой качающийся круг теплого света, тени уплотнились в предметы. Свет отразился в длинном наконечнике бронзового копья. Остывшее, окровавленное, ни на что больше не годное тело Охотника лежало на спине, наполовину скрытое грязью в большой луже темной запекшейся крови. Ее ноги были придавлены трупом чудовищной вепреподобной твари. Ее глаза были закрыты.
Служанки Серпентины вытащили тело из-под Зверя и положили в ил.
Опустившись на колени в топкой слизи, Серпентина провела по холодной щеке Охотника пальцем, задержала руку у запекшейся на губах крови. Потом встала.
– Возьмите копье.
Одна женщина подхватила тело Охотника. Другая выдернула из туши чудовища копье и положила себе на плечо.
А после четыре фигуры повернулись и ушли тем же путем, которым пришли, – безмолвная процессия глубоко под миром. С каждым шагом свет и тени скользили по лицу Серпентины, но никаких чувств не отражалось на нем – ни счастья, ни боли.

Глава девятнадцатая

В первое мгновение он даже не мог понять, кто он такой. Его захлестнуло ощущение поразительной свободы, будто он волен выбирать, кем хочет быть, может быть кем угодно, примерить любое обличье: он может быть мужчиной или женщиной, крысой или птицей, чудовищем или богом.
Потом кто-то чем-то зашуршал, и он окончательно проснулся, а проснувшись, понял: он – Ричард Мейхью, кто бы это ни был, что бы это ни значило.
Он знал, что он Ричард Мейхью, но не знал, где он. Под щекой – крахмальная свежесть подушки. Болело все тело, но в одних местах – например, мизинец на левой руке, – больше, чем в других.
Поблизости кто-то есть. Он слышал чужое дыхание и осторожные шорохи человека, старающегося не шуметь.
Подняв голову, он, вставая, обнаружил, что мест, где болит, гораздо больше. Кое-где болело очень сильно. Вдалеке – за множество залов отсюда – пели голоса. Низкое мелодичное пение было таким отдаленным и тихим, что он знал: открыв глаза, его потеряет…
Он открыл глаза. Комнатка была маленькой и скудно освещенной. Он лежал на низкой кровати, а услышанный им шорох издавала фигура в черном плаще с капюшоном, стоящая к Ричарду спиной. Черная фигура обметала пыль неуместно яркой метелкой из перьев.
– Где я? – спросил Ричард.
Едва не уронив пеструю метелку, неизвестный повернулся, и Ричард увидел нервное, худое темно-коричневое лицо.
– Хотите пить? – спросил Чернец тоном человека, которому сказали, что, если пациент проснется, у него надо спросить, не хочет ли он пить, и который последние сорок минут снова и снова повторял про себя вопрос, чтобы не забыть, что ему делать.
– Я… – Тут Ричард осознал, что его мучает ужасная жажда. Он сел в кровати. – Да, хочу. Большое спасибо.
Чернец налил воды из оловянного кувшина в помятую оловянную чашку и подал ее Ричарду. Ричард пил медленно, маленькими глотками, давя в себе желание проглотить все залпом. Вода была холодной и кристально чистой, а на вкус походила на бриллианты и лед.
Ричард опустил взгляд. Его одежда исчезла. Он был облачен в длинную серую рубаху, похожую на подрясник. На сломанный мизинец наложили шину и аккуратно перебинтовали. Он поднял руку к уху: на его месте был налеплен пластырь, а под ним топырилось что-то, на ощупь напоминающее швы.
– Ты из Чернецов? – сказал Ричард.
– Да, сэр.
– Как я сюда попал? Где мои друзья?
Безмолвно и нервно Чернец указал на коридор. Ричард выбрался из кровати. После короткой проверки оказалось, что под рубахой он наг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105