В воздухе вокруг нее Ричард ничего не почувствовал.
И поспешно убрал руку из этого лица.
– Вот видишь? – спросил Гарри. – Меня тут нет. Есть только ты один: ходишь взад-вперед по платформе, говоришь сам с собой, пытаешься набраться храбрости, чтобы…
Ричард не собирался ничего говорить, но его губы задвигались сами собой, а голос произнес:
– Пытаюсь набраться храбрости, чтобы что?..
– Управление лондонского транспорта приносит извинения за задержку поездов, – сказал низкий голос из громкоговорителя и, искаженный эхом, разнесся по платформе, – вызванную несчастным случаем на станции «Блэкфрайерз».
– Вот это самое, – кивнул Гарри. – Стать несчастным случаем на станции «Блэкфрайерз». Покончить со всем этим. Твоя жизнь – лишенная радости, лишенная любви пустышка. У тебя нет друзей…
– Я тебя понял, – прошептал Ричард.
Гарри окинул его откровенно оценивающим взглядом.
– По-моему, ты придурок, – честно сказал он. – Просто посмешище.
– У меня есть д’Верь и Охотник, а еще Анастезия. Гарри улыбнулся. В этой улыбке сквозила искренняя жалость, и Ричарду она причинила боли больше, чем любая враждебность или ненависть.
– Опять воображаемые друзья? Мы все в офисе над тобой смеялись из-за этих троллей. Помнишь их? Они стояли у тебя на письменном столе. – Он расхохотался.
Ричард рассмеялся тоже. Происходящее было слишком ужасно: не оставалось ничего иного – только рассмеяться. Некоторое время спустя его смех иссяк. Запустив руку в карман, Гарри извлек маленького пластмассового тролля. Того самого, с кудрявой пурпурной шевелюрой, который когда-то сидел на мониторе Ричарда.
– Вот, держи, – сказал Гарри, бросая тролля Ричарду. Ричард попытался его поймать, даже протянул руки, но игрушка упала сквозь них, будто их тут и не было вовсе. Опустившись на четвереньки, Ричард зашарил по асфальту в поисках тролля. Ему показалось, будто игрушка – единственный оставшийся ему осколок его реальной жизни: если бы он только мог вернуть его, быть может, с ним вернулось бы и все остальное.
Вспышка.
Снова час пик. Поезд изверг сотни людей, еще сотни пытались попасть в вагоны, и стоявшего на четвереньках Ричарда стали пихать и пинать пассажиры. Кто-то отдавил ему пальцы. Пронзительно вскрикнув, он, точно обжегшийся ребенок, сунул пальцы в рот. На вкус они были отвратительные. Ему было все равно: всего в десяти футах, на краю платформы, лежал его тролль. Медленно-медленно он пополз на четвереньках через толпу. Его ругали. Не пускали. Отталкивали. Он никогда не думал, что десять футов – это целое путешествие.
Услышав над собой тоненький смешок, он спросил себя, кто бы это мог быть. Пугающий был смешок – гадкий и странный. И каким же надо быть сумасшедшим маньяком, чтобы вот так хихикать. Он тяжело сглотнул и, когда смешок затих, вдруг понял.
Он почти достиг края платформы. В поезд входила пожилая женщина и, перенося ногу в вагон, столкнула пурпурноволосого тролля во тьму, в зазор между поездом и платформой.
– Нет! – вырвалось у Ричарда.
Он еще смеялся – неловким с присвистом смешком, – но слезы щипали ему глаза, лились по щекам. Он потер глаза руками, от чего их защипало еще больше.
Вспышка.
Платформа снова темна и тиха. Поднявшись на ноги, он нетвердым шагом прошел последние несколько шагов до края.
Вон он там, на путях у контактного рельса, того, по которому ток идет, – крохотный мазок пурпура. Его тролль.
Он поглядел перед собой. На стене за рельсами и противоположной платформой были налеплены большие плакаты. Огромные щиты рекламировали кредитные карточки, спортивную обувь и отдых на Кипре. Но прямо у него на глазах слова искривлялись и мутировали.
Сами слоганы стали иными. «Покончи со всем», – говорил один. «Положи конец своим страданиям», – требовал другой. «Будь мужчиной – прикончи себя», – увещевал третий. «Получи фатальный исход сегодня», – завлекал четвертый.
Ричард кивнул. Он говорил с самим собой. На щитах написано совсем не то, что он видит. Да, он говорит с самим собой, пришла пора прислушаться.
Шум поезда. Как будто совсем недалеко и приближается к станции.
Он сжал зубы и закачался из стороны в сторону, словно его еще толкали пассажиры, хотя сейчас на платформе никого не было.
Поезд все приближался. Его огни светили из туннеля, точно глаза чудовищного дракона из детского ночного кошмара. И тут он понял, сколь малое усилие потребуется, чтобы остановить боль, чтобы раз и навсегда унять всю боль в мире. Поглубже засунув руки в карманы, он сделал глубокий вдох. Так просто, совсем просто. Кошмарное мгновение – и все будет кончено…
В кармане что-то было. Он ощутил под пальцами что-то твердое, гладкое и почти округлое.
И вытащил из кармана… кварцевую бусину. И вспомнил, как ее подобрал. Он стоял тогда за Черномостом. А бусина была из ожерелья Анастезии.
Вдруг откуда-то – из его головы или нет, – ему показалось, донесся голос крысословки:
– Держись, Ричард. Держись.
Он не знал, помогает ли ему кто-нибудь в это мгновение. Он подозревал, что поистине говорит с самим собой. Что вот сейчас говорит настоящий он.
И Ричард наконец прислушался.
Кивнув, он убрал бусину в карман. Стоял на платформе и ждал, когда подъедет поезд. А тот вкатил на станцию, замедлил ход и остановился.
С шорохом и шипением раздвинулись двери. Вагон был полон мертвецов. Людей всех видов и мастей, которые все до единого были однозначно и несомненно мертвы. Тут были свежие трупы с рваными ранами на горле и пулевыми отверстиями на виске. Тут были старые, высохшие тела. За петли у верхнего поручня держались опутанные паутиной кадавры, а на сиденьях покачивались осклизлые разлагающиеся останки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105