– Она пожала плечами.
Они подходили к скамейке, и как только он ее завидел, Ричарду она показалась самым желанным предметом на свете.
– Можно нам посидеть? – попросил он. – Всего минутку?
Девушка снова пожала плечами. Они сели на разных концах.
– В пятницу у меня была работа в одной из лучших фирм по анализу капиталовложений в Лондоне.
– А что такое нализ и капиталожение?
– Работа такая.
Она удовлетворенно кивнула.
– Понятно. И?
– Ну, просто сам себе напоминаю. Вчера… я словно бы перестал существовать… Здесь, наверху, никто меня не замечает…
– Это потому, что ты больше не существуешь, – объяснила Анастезия.
Полуночная парочка, медленно шедшая по набережной в их сторону и державшаяся за руки, села посередине скамейки, между Ричардом и Анастезией, и немедленно перешла к страстному поцелую.
– Прошу прощения, – сказал им Ричард.
Мужчина залез женщине под свитер, его рука рьяно задвигалась – этакий одинокий путешественник, исследующий неизведанный континент.
– Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь, – сказал парочке Ричард.
– Я тебя люблю, – сказал мужчина женщине.
– Но твоя жена… – Она лизнула ему мочку уха.
– На хрен ее…
– Я не ее хрен хочу, – пьяно хихикая, отозвалась женщина. – У нее вообще его нет… Я тебя хочу. – Положив руку ему в пах, она захихикала снова.
– Пойдем, – сказал Ричард Анастезии, чувствуя, что скамейка перестала быть таким уж желанным приютом.
Они встали и ушли. Анастезия с любопытством обернулась посмотреть на оставшихся на скамейке, которые постепенно переходили в горизонтальное положение.
Ричард промолчал.
– Что-то не так? – спросила Анастезия.
– Просто все, – ответил Ричард – Ты всегда жила там внизу?
– Не-а. Я родилась тут, наверху. – Она помешкала. – Зачем тебе про мою жизнь слушать? Тебе же не хочется.
Ричард с удивлением поймал себя на том, что ему и правда интересно.
– Нет, мне, честное слово, хочется.
Она теребила кварцевые бусины в ожерелье у себя на шее и начала говорить, глядя куда угодно, только не на него…
– Сначала были я, мама и близняшки… – начала она и вдруг замолкла, губы у нее сжались в белую линию.
– А потом? – спросил Ричард. – Пожалуйста, мне правда интересно. Честное слово.
Девушка кивнула и, тяжело вздохнув, начала снова, избегая встречаться с ним взглядом и упорно глядя в землю у себя под ногами.
– Так вот, у мамы была я с сестренками, только вот с головой у нее было не в порядке. Однажды я вернулась из школы, а она все плакала и плакала, сидела совсем без одежды, а потом вдруг стала ломать вещи. Тарелки била, порезала занавески. Но нас она и пальцем не тронула. Ни разу нас не обижала. Пришла тетка из соцобеспечения и забрала близнецов в детский дом, а меня послали к маминой сестре. Она жила с одним типом. Он мне не нравился. А когда тети не было дома…. – Анастезия умолкла и молчала так долго, что Ричард уже решил, что это, наверное, все. Но вдруг она продолжила: – Так вот, он мне больно делал. И еще много чего со мной делал. Я рассказала тете, а она меня ударила. Сказала, что я лгунья. Сказала, что сдаст меня в полицию. Но я не лгала. Поэтому я убежала. Это был мой день рождения.
Они вышли к висячему мосту Альберта над Темзой, кичевому сентиментальному монументу, соединяющему Баттерси на юге с упирающимся в набережную Виктории Челси, увешанному тысячами крохотных белых лампочек.
– Мне некуда было пойти. Было так холодно, – продолжала Анастезия, но вдруг замолчала. Ричард было подумал, что уже насовсем, однако она все же продолжила: – Я спала на улице. Я спала днем, когда было чуть теплее, а ночью ходила по городу, просто чтобы не замерзнуть. Мне тогда было одиннадцать. Чтобы не умереть с голоду, крала с порогов молоко и хлеб, которые оставляют разносчики. Воровать было так противно, что я стала околачиваться у уличных рынков, подбирала гнилые апельсины и яблоки и еще много чего, что люди выбрасывают. Потом сильно заболела. Я тогда жила под эстакадой в Ноттинг-Хилл. А очнулась уже в Под-Лондоне. Меня нашли крысы.
– Ты когда-нибудь пыталась ко всему этому вернуться? – спросил он, обведя рукой окружающий Надмир. Тихие, теплые жилые дома. Запоздалые машины. Реальный мир…
Она покачала головой. «Любой огонь жжется, малыш. Ты узнаешь».
– Вернуться нельзя. Можно жить или тут, или там. Никто не живет в двух мирах сразу.

– Извини, – с запинкой сказала д’Верь. Глаза у нее были еще красные, и выглядела она так, словно долго и с силой сморкалась и отчаянно стирала со щек слезы.
Маркиз, коротавший время ожидания, забавляясь игрой в бабки старыми монетками и костями, которые держал в одном из многочисленных карманов своего пальто, поглядел на нее холодно.
– Неужели?
– Нет. Не по-настоящему. Я не собираюсь извиняться. Я столько сил потратила, убегая, прячась и снова убегая, что… сейчас мне впервые представился шанс по-настоящему… – Она умолкла.
Собрав в горсть монетки и кости, маркиз вернул их в карман.
– После вас, – шутливо поклонился он.
И последовал за ней назад к стене с картинами. Она приложила ладонь к изображению кабинета своего отца, а свободной рукой взяла огромную черную руку маркиза.
…реальность искривилась…


Они поливали цветы в оранжерее. Сперва Порталия поливала растение, направляя струю воды из лейки в землю у корней, чтобы она не попала на цветки и листья.
«Поливай не одежду, – говорила она своей младшей дочери, – а туфли».
У маленькой Арочки была собственная крохотная леечка. Она так ею гордилась, ведь леечка была совсем как у мамы: жестяная и выкрашенная зеленой краской. Когда мама заканчивала с цветком, Арочка поливала его из своей леечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105