к тому же она узнала от леди Коулби, что появилась возможность в будущем сделать дополнительную операцию.
— То есть будет целых пять операций, — сказала Фенеле мать Николаса, а затем добавила: — Бедный мальчик, он очень храбро согласился на них.
Еще с тех пор, как она была ребенком, Фенела трепетала при одной мысли о физической боли; и теперь, когда она думала о Николасе, видела его мучения, у нее возникало чувство, что его боль, словно эхо, отзывается и в ней самой.
Особенно остро она испытывала это чувство, когда леди Коулби упоминала об увечьях собственного сына таким спокойным, таким бесстрастным голосом, словно рассказывала о чем-то, что случилось с каким-нибудь посторонним человеком; а однажды Фенела пришла просто в ужас, когда неожиданно вошла в комнату и услышала, как My спрашивала у Николаса, не могла бы она посмотреть на его раны.
— Да как ты можешь просить о таких вещах! — горячо укоряла она свою младшую сестру.
Она говорила все это более взволнованно и более гневно, потому что подсознательно упрекала себя за то, что она, жена Николаса, не смогла бы отважиться взглянуть на них.
— Но мне это интересно, — удивленно возразила ей My. — Николас как раз перед этим рассказывал мне о различных происшествиях, случившихся с ним; а кроме того, если война продлится еще достаточно долго, я обязательно стану медицинской сестрой. Работа на заводе — это не для меня.
— Ты возненавидишь эту работу, — презрительно сказала Фенела. — Кроме того, из тебя не получится хорошей медсестры.
Внутри у Фенелы возникла какая-то странная потребность, которая заставляла ее быть жесткой, чуть ли не жестокой по отношению к My.
— Откуда ты это можешь знать? — парировала My ее колкость. — У меня пока еще не было возможности проявить себя хоть в чем-нибудь.
— Вот это действительно правда, — вмешался в их спор Николас. — И если ты хочешь испытать себя, то обязательно получишь такой шанс, My, в этом я ручаюсь тебе.
— Благодарю тебя, Ник, ты очень мил.
My взяла под руку Николаса и тесно прижалась к нему. Фенела почувствовала, как внутри у нее поднимается волна гнева.
— My, не будешь ли ты так добра, чтобы подняться наверх и передать, что я хочу видеть детей? Попроси Нэнни привести их вниз.
My медленно встала со стула.
— Могу побиться об заклад, что это только повод для того, чтобы избавиться от меня.
— Будь добра делать то, о чем тебя просят, — скомандовала Фенела.
My вышла из комнаты и притворила за собой дверь. После ее ухода Фенела повернулась к Николасу.
— Я не считаю, что это принесет пользу My, если ей обещать все, о чем бы она ни попросила, — проговорила она. — Или это твой способ повышения своей дешевой популярности?
Когда она произносила эти слова, в голосе ее ощущалась резкость; Николас медленно встал.
— В чем дело, Фенела?
— Ни в чем, — быстро ответила Фенела, потому что, даже если бы захотела, она все равно не решилась бы раскрыть ему истинную причину своего поведения.
Просто на какое-то мгновение она почувствовала себя здесь страшно одинокой, когда увидела, что My держит под руку Николаса, да еще и тесно прижимается к нему.
При этом они смотрелись так уютно, казались такими счастливыми вместе, что Фенела почувствовала себя лишней рядом с ними, чужой им обоим и оттого совершенно одинокой вместе со всеми своими напастями и неутоленными желаниями.
Теперь же, устыдившись самой себя и в первую очередь того, что не смогла удержать себя в руках, Фенела отвернулась от Николаса и направилась к двери.
— Вернись, Фенела, — окликнул ее Николас, но она продолжала поспешно удаляться от него, прекрасно сознавая, что он просто физически не сможет догнать ее и остановить.
Та маленькая сценка снова и снова вставала перед мысленным взором Фенелы и волновала ее. Она непрестанно воспроизводила этот эпизод в своем уме, когда была на работе. Тот и другие незначительные происшествия продолжали тревожить и будоражить ее.
«Почему я такая жестокая, такая ужасная?» — спрашивала она себя и никак не могла найти ответа, который мог бы послужить для нее смягчающим обстоятельством, объясняющим ее собственное поведение.
Было невозможно оправдывать себя целиком на том основании, что она все еще продолжает оставаться в состоянии тревоги и возбуждения; были более сильные чувства, которые залегали под спудом ее беспокойства о состоянии Илейн и о вполне естественных трудностях и неприятностях жизни в Уэтерби-Корт.
Был Рекс и был Николас, которые вели непримиримую войну друг с другом в мыслях Фенелы, пугающих ее; иногда ей казалось, что единственным желанием у нее было обрести внутри себя покой, когда ни один из них больше не терзал бы ее уставшее сердце.
Как-то раз ночью, когда она отработала на заводе уже неделю, Фенела бродила в одиночестве по своей спальне и спрашивала себя: а насколько же она дорожит своей теперешней жизнью?
И ей показалось, что какой-то внутренний голос, который ей не принадлежал и в то же время был ее частью, ответил: «Ты одинока, совершенно одинока — но кто же виноват в этом?»
Глава шестая
My словно вихрь влетела в спальню Фенелы.
— Тебя просят к телефону!
— Кто бы это мог быть? — спросила Фенела раздраженно, отрывая взгляд от трюмо, сидя за которым она в тот момент расчесывала волосы. — Я уже опаздываю.
— Этот человек звонит от имени Саймона, — ответила My. — Слышимость на линии довольно плохая, но они говорят, что им обязательно нужно поговорить с тобой — это очень срочно.
Неужели он опять едет в отпуск! — воскликнула Фенела, отложив в сторону расческу и вставая со стула. — Приготовь мне пальто и чистый носовой платок, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66