И была одна вещь, за которую ей следовало быть благодарной судьбе: теперь она точно знала, где притаился враг.
— Меня не застанут врасплох, — пробормотала Оделла.
Это было похоже на чтение книги, и заговор словно бы разворачивался у нее перед глазами.
Оделла могла точно предположить, на что будет упирать мачеха, чтобы уговорить ее выйти замуж за виконта.
Во-первых, отец Оделлы дружен с его отцом.
Во-вторых, если виконт был солдатом, ее отец не сможет сказать, что он — человек никудышный.
Его нельзя обвинить и в том, что он промотал деньги за карточными столами.
Внезапно Оделле пришло в голову, что виконт старше тех молодых людей, которым ее будут представлять на балах.
Ее мачехе, она знала, было двадцать семь, и виконту, без сомнения, столько же — а может, и больше.
«Папа решит, что он как раз в нужном возрасте, чтобы разумно обойтись с моими деньгами, — подумала Оделла, — а также защищать меня и заботиться обо мне».
При мысли о том, что она выйдет замуж за человека, который любит другую, особенно, если этой другой является ее мачеха, Оделлу охватил ужас.
Было унизительно знать, что графиня неверна отцу и в то же время планирует женить своего любовника на собственной падчерице из-за того, что у нее много денег.
— Я этого не допущу! — дала клятву Оделла.
Вместе с тем она понимала, что должна быть очень осторожна, чтобы не угодить в уготованную ей западню.
Поскольку Оделла любила отца, она не могла рассказать ему о том, что подслушала.
Хотя он, несомненно, по-прежнему любил ее мать, но одновременно был весьма увлечен своей новой женой.
По его глазам Оделла видела, что он очарован ее красотой.
Когда Эсме льстила ему и касалась его, он был доволен, как любой мужчина на его месте.
«Как я могу разрушить то, чем он живет?» — спрашивала себя Оделла.
Если быть совсем честной, она знала, что отец, после того как женился второй раз, стал гораздо счастливее.
Он был потерян и одинок, когда умерла мать Оделлы, и Эсме весьма умело заставила его почувствовать, что он для нее важен.
«Конечно, — сказала себе Оделла, — я всегда могу сказать папе, что ненавижу виконта и ни при каких обстоятельствах не стану его женой».
К несчастью, решение этого вопроса зависело не только от отца.
Сам он, разумеется, не стал бы заставлять ее вступать в брак, которого она не хотела.
Но Оделла понимала, что мачеха умело его обработает и в конце концов докажет ему, что виконт — единственный мужчина в обозримом пространстве, кто не является «охотником за приданым».
Она будет очень убедительно распространяться насчет того, что любовь придет после свадьбы.
И есть еще кое-что, рассуждала Оделла.
Если мачеха хочет как можно быстрее выдать ее за виконта, значит, она должна отсечь всех других претендентов.
«И она этого добьется, — думала Оделла, — сказав всем, что виконт влюблен в меня, а я — в него. К моему первому балу любой, кто пригласит меня на танец, будет знать, что я уже занята».
Она видела это очень отчетливо, словно перед глазами ее разворачивалась пьеса.
— Что же делать? О Боже, что же мне делать? — вслух сказала Оделла.
Она слышала отчаяние в собственном голосе и понимала, что должна действовать быстро.
Оделла посмотрела на портрет матери, который держала в руках.
— Помогите мне, мама, — прошептала она. — Помогите мне… Иначе я пропаду!
Когда она говорила, ей казалось, что мачеха, подобно злобной колдунье, стоит у нее за спиной.
Она заманила ее в ловушку, сверхъестественным образом вынуждая к браку, который будет означать жизнь в тоске.
— Это ваши деньги, мама, — продолжала Оделла, говоря с миниатюрой. — И поэтому вы должны сделать так, чтобы их не было… Или… должна я!
Еще не закончив произносить эту фразу, Оделла уже знала, каким будет решение.
Она должна исчезнуть — по крайней мере на время.
Она должна убежать из западни, которая уже закрывалась за ней, и если не поспешить, может быть слишком поздно.
Оделла подошла к окну, по-прежнему держа в руке миниатюру.
Солнце садилось, но сад был еще освещен.
Струи фонтана взлетали высоко к небу и падали, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги.
Клумбы на площади пылали тюльпанами — желтыми и алыми.
Весенняя листва на деревьях была нежно зеленой.
«Я уеду в деревню, — решила Оделла. — По крайней мере там у меня будет возможность поразмыслить!»
Она подумала о Стрекозе.
Оделла была уверена, что, если проедется верхом по лесу, решение придет само собой.
«Это как очень высокий барьер, — сказала она себе. — Если мы сможем его перепрыгнуть, по ту сторону откроется путь к спасению. — Она вздохнула. — Если бы только был кто-то, с кем я могла бы поговорить, кто-то, кто понял бы то, что я чувствую!»
И вдруг, словно ее мать подсказала ей, Оделла вспомнила нянюшку.
Нянюшка бы все поняла.
Нянюшка, с ее мудростью, приобретенной за долгую жизнь, быть может, дала бы дельный совет.
«Я поеду к нянюшке!» — решила Оделла и неожиданно почувствовала. Что уже не так боится, как всего минуту назад.
Ее разум вновь стал холоден, а мысли — ясны.
Оделла отперла дверь и позвонила в звонок.
Новые слуги, как видно, еще не считали ее хозяйкой, потому что прошло немало времени, прежде чем дверь открылась и появилась горничная — пожилая женщина, которая посмотрела на Оделлу не слишком дружелюбно.
— Вы звонили, миледи?
— Да, Джоан, — сказала Оделла. — Я хотела спросить вас, есть ли в доме кто-нибудь, кто работал здесь до того, как я уехала во Флоренцию?
— Не думаю, что кто-то остался, миледи… — начала Джоан и вдруг остановилась. — Впрочем, если ваша светлость помнит мисс Гэйтсли…
Оделла негромко вскрикнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36