Вопли вдруг прекратились, а барабанная дробь — прежде оглушительная — стала почти неслышной; теперь барабаны точно шептали, сообщая какую-то тайну.
Закутанная фигура на земле становилась, казалось, все более и более плоской. На мгновение она замерла, затем одеяло начало потихоньку шевелиться — сперва почти незаметно, но постепенно движение его становилось все более явственным.
Огонь как будто почти погас, так что Андре с трудом мог что-либо разглядеть. Затем ему почудилось, что из-под одеяла показалась рука, но он не был уверен, что действительно это видит.
Она похожа была скорее на голову змеи, грациозно покачивавшуюся перед его глазами.
Затем медленно из тьмы, — хотя света все же было достаточно, чтобы видеть ее очертания, — возникла фигура; без сомнения, это мог быть только человек, сам папалои.
Однако теперь, вопреки очевидному, тому, что тело это не могло принадлежать никому, кроме человека, оно будто бы лишилось костей, стало гибким, извивающимся, как у змеи.
«Меня загипнотизировали», — сказал себе Андре.
Но он не мог ничего с собой поделать, не мог оторвать глаз от фигуры, силуэтом вырисовывавшейся на фоне дрожащих огней масляных ламп, лица которой не было видно и которая вдруг, каким-то невероятным образом, перестала быть человеком.
И тут из темноты до него донесся голос:
«Ты здесь, Андре. Это прекрасно!»
Андре так и застыл. Должно быть, он слышит это во сне. Слова были сказаны на чистейшем французском языке, и произнес их голос его дяди!
«Ты найдешь то, что ищешь, — продолжал голос, — Сона покажет тебе это. Сона знает, где оно спрятано… Сона… Сона!..»
Голос замер, потонув в грохоте барабанов.
Жрец (или змея) уже не стоял, он снова был на земле, прикрытый одеялом, под которым последней исчезла его рука, словно она и вправду была головой змеи.
На миг у Андре перехватило дыхание. Танец начался опять, барабаны загрохотали с новой силой, пламя ярко вспыхнуло, и танцоры прыгали, стараясь перескочить через него.
Огонь бушевал, языки его лизали основание столба, взвиваясь все выше, туда, где по столбу вверх, пронзительно крича и визжа, взбирался в экстазе один из верующих.
Андре, потрясенный всем виденным и слышанным, пытался в то же время заставить себя мыслить ясно и трезво, убеждая себя в том, что голос, обратившийся к нему, вовсе не был безумной игрой его воображения.
Так мог говорить только его дядя, это был его тон, его интонации — немного жесткие и властные, его чистый и правильный французский язык.
Невозможно даже представить себе, чтобы кто-нибудь из этих полуголых негров, собравшихся здесь для выполнения своих древних колдовских ритуалов, вывезенных из Африки, мог так выражаться.
Жрец поднялся с земли.
Он подошел прямо к Андре и протянул ему руку.
Андре понял и протянул в ответ свою. Затем папалои повернулся к Тома, и они тоже пожали друг другу руки, но совсем по-другому, каким-то особым жестом; позже Андре узнал, что это был тайный знак тех, кто исповедует воду.
Жрец сказал негру что-то, чего Андре не расслышал, и перешел к следующему человеку, сидевшему рядом с ними.
Тома тронул Андре за плечо.
— Уходим, мосье, — прошептал он.
Андре неохотно поднялся на ноги.
Ему хотелось остаться, услышать еще что-нибудь, чтобы окончательно убедиться, что все, услышанное им здесь, не было сном, что все это правда.
Он увидел, что пляска стала еще более дикой и безудержной, возбуждение танцоров нарастало. Какой-то мужчина бросил женщину на землю, тело его накрыло ее тело.
Но тут Тома потащил его прочь, подальше от поляны. Ноги негра уверенно ступали по тропинке, и наконец они вышли к тому месту, где остались их лошади.
Только тут Андре смог заговорить.
— Ты слышал там какие-нибудь слова, Тома? — спросил он.
— Нет, мосье, — ответил негр. — Ничего не слышал.
— Ничего?! — в крайнем удивлении переспросил Андре. — Но этого не может быть! Когда папалои поднялся из-под одеяла, он говорил со мной.
Тома отвязал лошадей.
— Ничего не слышал, мосье, — повторил он. Андре сел на лошадь и молчал всю дорогу, пока спускался вслед за негром вниз, в долину. Тот тоже не произнес ни слова.
Только когда они уже выехали из леса и скакали вдоль плантации, Тома наконец сказал:
— Дамбаллах хранит мосье, он поможет мосье.
— Откуда же ты знаешь, если ты ничего не слышал? — резко спросил Андре.
— Папалои сказал — вы под покровительством Дамбаллаха. Теперь все хорошо.
— Так ты не заметил, что папалои говорил со мной о том, что мы здесь ищем? — снова спросил Андре.
— Слова Дамбаллаха идут прямо к сердцу, мосье.
Вот и ответ на мой вопрос, подумал Андре.
Он наконец поверил, что Тома сказал правду — он действительно ничего не слышал; какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что голос его дяди говорил только с ним, не слышимый никому другому.
И все-таки, как же это могло быть? Как мог нормальный, образованный, живущий в цивилизованной стране человек поверить, что умерший говорит с ним из потустороннего мира?
Андре поймал себя на том, что пытается побороть свое внутреннее убеждение, отбросить от себя мысль, что он на самом деле слышал голос дяди, что это могло произойти в действительности.
Но если это случилось, то это было настолько поразительным, что невозможно было спокойно думать об этом.
Потом Андре вспомнил, что за все это время в голову ему ни разу не пришла мысль о девочке, которую как родную дочь приняла семья его дяди;
Жак сказал ему, что она погибла вместе со всеми.
Быть может, ее имя было Сона? Если и так, ему об этом ничего не было известно; немного знал он и о самой девочке.
Ему смутно припомнилось, как мать что-то говорила о разочаровании дяди Филиппа и его жены, когда и третий их ребенок оказался мальчиком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56