Конюх, стоявший на запятках, соскочил на землю и направился к лошадям.
Маркиз, красивый и элегантный, также вышел из экипажа.
Его надраенные ботфорты с золотыми кисточками сверкали так, что в них отражались и весеннее солнце, и лестничные перила.
Как обычно, дверь открылась раньше, чем маркиз дотронулся до серебряного молоточка.
Иглзкпиф всегда заранее посылал лакея, чтобы он сообщил о времени приезда своего господина.
У порога стояла Сара, некрасивая женщина средних лет, похоже, страдающая косоглазием.
Когда маркиз вошел, она объявила:
— Дурные новости, милорд. Мисс Потти нездоровится.
Маркиз замер на месте.
— Нездоровится? — переспросил он.
— Увы, милорд, ей стало дурно вчера вечером, когда мы вернулись с представления. Теперь ома едва может говорить и приподнимать голову с подушки.
— Почему мне не дали знать? — осведомился маркиз.
Сара пожала плечами.
— Я надеялась, что ей полегчает. Я же знаю, как вы могли расстроиться от подобной новости. Но ей стало только хуже.
— Вы вызывали доктора?
— Да. Он приходил около полудня, сказал, что у мисс Потти весенняя лихорадка и что сейчас многие ею болеют.
Не говоря более ни слова, маркиз поднялся по маленькой лестнице в спальню Потти.
Комната занимала почти весь этаж и представляла собой буйство розового атласа и муслиновых занавесей, обшитых кружевом.
На попу красовался абиссинский ковер ручной работы, подарок маркиза.
Потти лежала на огромной кровати под кружевным пологом, ниспадавшим с золотого хоровода танцующих ангелочков.
Ее темные волосы разметались по подушке, глаза были закрыты.
Она, несомненно, выглядела больной, и никакого грима не требовалось для придания мертвенной бледности ее лицу.
Когда Иглзклиф приблизился, она с трудом разлепила веки.
Маркизу показалось, что у нее глаза навыкате.
— Мне очень жаль, — слабым голосом произнесла она, — но чувствую я себя прескверно.
— Дал ли тебе доктор лекарство? — спросил маркиз.
— Гадость какую-то, у нее вкус паршивее грязной мыльной воды! — скривилась Потти. — А от кашля все равно не помогает.
Столь длинная фраза вызвала жестокий приступ кашля, долго сотрясавший все тело девушки.
Наконец она вновь откинулась на подушки, и маркиз сказал:
— Я пришлю к тебе своего личного врача. Ни в коем случае нельзя вставать с постели в таком состоянии.
— Не сомневаюсь, что в понедельник смогу выступать, — пробормотала Потти.
Покидая комнату, маркиз даже не знал, что и думать о сорвавшемся торжестве.
Он вернулся в свой особняк на Беркли-сквер и велел секретарю послать к Потти личного врача, который также пользовал принца-регента, и как можно скорее отправить в дом на Королевской аллее корзину орхидей.
Его сильно раздражала мысль, что теперь участников празднества будет нечетное число, и без пары остается именно он.
Искать замену Потти было слишком поздно. Еще более выводил его из себя тот факт, что Потти нарочно не сообщила ему заранее об изменении планов.
Хоть он и подозревал, что причиной тому ревность, это не могло умалить досады и разочарования.
Ведь теперь торжественного приема в том варианте, как он задумывался, не получится.
Не желая показывать Дальтону своих чувств, маркиз искренне восхищался тем, как дом возрождается буквально из руин, хорошеет на глазах.
Разумеется, Чарли Торрингтон нисколько не преувеличивал, называя дом жемчужиной архитектуры эпохи Тюдоров, одним из лучших ее образцов в стране.
Все, чем обладал маркиз, было лучшим из лучшего, если не уникальным, и он не сомневался: восстановленный особняк станет предметом зависти всех его друзей, тем более что находится недалеко от Лондона.
Теперь торжество безнадежно испорчено из-за Потти, подхватившей весеннюю лихорадку.
В какой-то миг маркиз решил отменить прием, перенести его на следующую неделю. Но тут же понял, что уже слишком поздно.
Хоть он и выехал из столицы раньше своих друзей, ему никак не удалось бы известить всех, и в любом случае он вряд ли застал бы кого-нибудь из них дома.
Скорее всего они уже отправились за своими дамами в разные концы Лондона, и перехватить их совершенно нереально.
Маркиз ехал в самом мрачном расположении духа, чуть ли не физически ощущая пустое место рядом с собой, там, где должна была сидеть Потти.
Как он и ожидал, через пятьдесят четыре минуты фаэтон приблизился к свежевыкрашенным и позолоченным воротам Квинз Ху.
Две черно-белые, в тон особняку, привратницкие будки тоже сияли как новенькие.
По дороге сюда он представлял, как ахала бы от радости Потти, впервые увидев новый дом.
Она была достаточно умна, чтобы понимать: маркиз в отличие от прочих мужчин любит, когда хвалят не столько его самого, сколько его достояния или достижения.
Несомненно, она бы хлопала в прелестные ладошки и не переставая восторгалась великолепием черно-белого особняка.
А маркиз с удовлетворением сознавал бы, что заслуживает каждого вздоха, каждого эпитета, которыми Лотти награждала бы его талант отыскивать все самое лучшее, уникальное в своем роде.
Он не мог не признать, что и сам гордится своим приобретением, и был совершенно уверен: его друзья, впервые увидев Квинз Ху, потеряют дар речи от изумления.
Черные балки были перекрашены, в ромбовидных оконных переплетах сверкали новые стекла, а восемь нанятых Гарри садовников сотворили чудо, превратив неухоженные джунгли в великолепный сад.
Зеленели аккуратно подстриженные газоны, цвели кусты, за ними благоухали лиловая и белая сирень и золотистый ракитник.
Не сад — сказка!
Маркиз подошел к двери точно в срок, названный мистером Каннингемом Гарри Дальтону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38