— Я… я полагаю, я плачу от счастья, — ответила Сабина. — Я плачу потому, что вы так добры, так отзывчивы, так милы со мной. Если бы мы только встретились на несколько месяцев раньше! Но теперь… теперь слишком… слишком поздно!
Цыган поднялся с колен, посмотрел сверху вниз на ее опущенную голову, и на его лице появилось выражение любопытства.
— Почему слишком поздно? — спросил он.
— По… многим причинам, — прерывисто ответила Сабина. — Мама… так довольна, и есть… остальные девочки.
— Гарриет, Меллони, Ангелина и Клер, — перечислил цыган.
— Да… все… они, — ответила Сабина. — О, я знаю, Артур сказал, что не собирается… многое для них делать после того, как мы поженимся, но, возможно, мне удастся заставить его передумать. В любом случае они смогут распоряжаться многими моими вещами… одеждой, всеми деньгами, которые только у меня есть… И они смогут приехать и остаться у нас в доме. Они… и мама… рассчитывают на это!
— И это ни в какое сравнение не идет с гостеприимством цыганского лагеря.
Сабина вспыхнула и убрала руки от лица.
— Нет, дело не в этом! — горячо воскликнула она. — Вы не должны думать, что я отказываю вам потому, что вы цыган, или потому, что я стыжусь вас. Я была бы очень горда, горда быть вашей… — Слова смолкли.
Цыган наклонился вперед.
— Скажите же, — подтолкнул он. — Произнесите эти слова, любовь моя, слова, которые я мечтаю услышать из ваших уст.
— Но я не должна, — запротестовала Сабина. — Как вы не понимаете? Мы не должны даже… думать об этом… я помолвлена с Артуром… и я должна выйти за него замуж. Кроме того, Гарри должен ему… сотню фунтов.
— О, дорогая, какой же вы ребенок, — ласково произнес цыган. — Неужели вы думаете, что сотня фунтов имеет хоть какое-нибудь значение, когда речь идет о всей вашей жизни? Уедемте со мной. Позвольте мне показать вам, что значит счастье. Позвольте мне научить вас, как любить, как жить, как трепетать, — этому не научит вас ни один англичанин, ни один человек в целом мире не сможет дать всего этого вам потому, что мы предназначены друг для друга.
— Вы не должны… искушать меня, — прошептала Сабина. — Вы не должны просить… подобных вещей от меня. Я не сильная, я… нехорошая, я слабая и… плохая, когда дело касается вас. Я хочу делать то, чего не должна делать никогда. Я хочу быть с… вами. Я хочу слышать ваш голос. Я хочу, чтобы вы… прикоснулись ко мне.
Цыган вдруг отвернулся от нее.
— Вы должны идти, Сабина, — сказал он. — Есть границы, за которые человек не должен переступать. Я люблю вас! Неужели вы думаете, что я не Хочу заключить вас в объятия, покрыть ваше лицо поцелуями, целовать ваши губы, ваши глаза, шею, распустить ваши волосы и целовать их? Я люблю вас. Любовь — это не то слабое, вялое чувство, в которое превращают ее англичане. Любовь для меня — сила, которая может заставить человека совершать отчаянные поступки. Это то, ради чего человек может страдать от голода, украсть и бороться со всем миром и даже умереть. Вот что такое любовь, Сабина. А теперь вы должны идти, или я позабуду, что вы гостья, которая воспользовалась моим гостеприимством. Именно поэтому я и не смею прикоснуться к вам.
В голосе цыгана было столько страсти, столько силы — Сабина слушала его затаив дыхание. Ее сердце бешено колотилось, а губы горели — она любила его! Теперь она это понимала. Это была любовь, которая разгоралась в ее сердце, словно пламя костра. Она в нерешительности стояла и думала, что никакая сила в мире не сможет удержать ее от того, чтобы не броситься ему в объятия, поднять свои губы к его и предаться тем поцелуям, сама мысль о которых заставляла ее дрожать и трепетать, но тут цыган резко распахнул дверь. Прохладный ночной воздух ворвался в фургон, свет факелов задрожал, и в лицо Сабины пахнул свежий ветер.
— Идите же! — приказал он, протягивая руку, чтобы помочь ей переступить порог.
Механически Сабина взяла свою шляпу и перчатки и покорно позволила ему провести себя вниз по ступеням фургона туда, где уже ждала ее лошадь. Она едва могла говорить и думать, все ее мысли перепутались.
Он ловко помог ей сесть в седло и отдал приказ одному из своих людей. Спустя несколько секунд какой-то цыган вернулся, ведя под уздцы иссиня-черного жеребца. Это было великолепное животное, в грациозном изгибе шеи которого угадывалась кровь арабских скакунов. Седло было украшено серебром, а стремена целиком отлиты из вороненого серебра.
Цыган вскочил на лошадь. Он отдал какие-то приказания своим людям, а потом он и Сабина скрылись в темноте. На скаку Сабина чувствовала, что ее восторг потихоньку покидает ее, однако ее дыхание по-прежнему тихо вырывалось из полуоткрытых губ, а тело продолжало трепетать от радости. Он был рядом! Его голова была гордо поднята, и он казался частью лошади, как и любой человек, который привык к лошадям с самого детства.
Что он подумал о ней? — задавала себе вопрос Сабина. Не только из-за того, что она ему отказала, но из-за того, что так крепко держалась за свою помолвку с Артуром. Осуждал ли он ее в самой глубине души за то, что она такой сноб? Думал ли он, что только из-за ее будущего положения, как жены Артура, она отказалась выйти замуж за бродягу-цыгана, мужчину, у которого не было дома? Понял ли он, что, если бы только она была свободна, если бы только не ее семья, она бы осталась с ним этой ночью, она бы никогда не вернулась назад в Монте-Карло?
Это была любовь, подумала Сабина. Любовь, которая разрывала сердце на части, которая, казалось, сжигала тело, разум и душу. И все же как она могла забыть боль, которую причинит своей семье, и блага, которых она их лишит, останься она сейчас с ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79