«Где ты, мама? Почему ты не придешь ко мне?»— с плачем произносила маленькая Гизела каждую ночь, лежа в своей узкой кроватке, несчастный и одинокий ребенок, который боялся смотреть не только в темноту, но и в свое будущее.
Ей казалось, что мама покинула ее навсегда, что не существует никакой загробной жизни, что невозможно восстать из могилы. Но, подрастая, Гизела стала верить, что иногда ее мама рядом с ней. Она не могла объяснить словами свое ощущение, оно ничего не имело общего с материальным осязанием. И все же, в самые горестные минуты, после особенно яростных нападок мачехи, когда все тело ныло от побоев или лицо горело от отпечатка тяжелой ладони, Гизела верила, что ее мама совсем близко, нашептывает утешительные слова, говорит о стойкости и терпении.
И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.
«Ступай! Ступай! Не упусти этот шанс!»
Слова, казалось, звучат в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.
Она положила свой кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза — как у испуганного оленя, лицо — бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.
Как она предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.
Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.
— А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня — так не очень», — говорила мачеха, когда Гизела входила в комнату.
Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.
— Итак, ты вернулась, Гизела, — сказала она, — Давно пора. Где ты была? Я бы хотела знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.
Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:
— Папа… я должна… тебе что-то сообщить.
— Что такое? — спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который только что налил до краев.
— У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.
Сквайр поставил на место свой стакан, но прежде чем он смог заговорить, леди Харриет визгливо закричала:
— О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.
— Нет, я ничего не перепутала, — сказала Гизела. — Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть меня сегодня у себя.
— Это невероятно! — завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. — Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!
— Да, знаю, — медленно произнес сквайр.
— Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.
— Я все правильно передала, — терпеливо настаивала на своем Гизела. — Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.
Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:
— Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?
— Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.
— Ах, вот как! — язвительно заметила леди Харриет. — Значит, ты расхныкалась перед императрицей — если, конечно, ты действительно говорила с ней — о своих аристократических родственниках из Австрии.
— Да, я сказала ей, кто моя мама, — с готовностью ответила Гизела. — Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!
— И поэтому она пригласила тебя на обед, — продолжала язвить леди Харриет. — Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.
Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.
— Полно, Харриет, — сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.
— Нечего меня останавливать, — заявила его жена. — Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогла императрице, а потом втерлась к ней в доверие. Она сообщила нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают — о, нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разнаряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67