— Я… не могу поехать… — поспешно ответила Уна.
— Почему?
— Я не знаю, кто они, не знаю даже, живы они или нет. После того как мама убежала с отцом, они никогда с ней не общались.
Филипп Дюбушерон в изумлении смотрел на нее.
— Это правда? Вы хотите сказать, что у вас в целом мире никого нет?
— Боюсь, что да… И я не знаю… что и делать.
Она обвела взглядом захламленную, грязную студию.
— Если я останусь здесь… как вы думаете, смогу ли я найти какую-нибудь работу?
— Жить здесь, одной?
— Мне больше некуда идти, — ответила Уна. Она подумала о девочках, которых знала в школе. Все они вернулись домой, в свои богатые семьи. В течение трех лет, что она провела во Флоренции, даже те ее подруги, которые в дни приезда родителей водили ее с собой обедать, никогда не приглашали ее к себе в гости.
Уна выглядела такой одинокой, несчастной, что Филипп Дюбушерон, к своему собственному удивлению, сказал:
— Не беспокойтесь. Я что-нибудь придумаю. Произнося это, он решил, что сошел с ума. Что он будет делать с девушкой, только что вышедшей из монастырской школы? Неискушенной и, он был уверен, невинной.
Она, конечно, совершенно невинна, если считает, что может поселиться в таком месте, как Монмартр, и найти работу.
Единственная возможная здесь работа…
Он остановился.
Ему в голову пришла идея — и рука его потянулась к подбородку, а глаза сузились.
— Я скажу вам, что мы сделаем, — медленно сказал он. — Мы все обсудим. Попозже. А сейчас у меня назначена встреча.
И он ободряюще улыбнулся ей.
— Я вернусь, и мы вместе подумаем, как справиться с вашими проблемами.
Ему показалось, что ее глаза засияли, когда она ответила:
— Это очень любезно с вашей стороны… вы уверены… что проблема невелика?
— Проблемы нет, — ответил он, — но сейчас мне надо уйти, потому что я несу вот эту картину вашего отца, чтобы показать ее одному человеку, который год назад уже купил у него картину.
Взглянув на Уну, он догадался, о чем она хочет его спросить.
— Конечно, деньги, если сделка состоится, будут вашими после вычета моего обычного процента.
— О, я надеюсь, вы продадите ее! — вскричала Уна. — Я не хочу обременять вас своими заботами, но двадцать пять франков — это все, что осталось у меня в кошельке. Поездка оказалась очень дорогой.
— Еще бы, — ответил Филипп Дюбушерон. — А сейчас я должен вас покинуть.
Он подошел к висевшей на стене картине и снял ее с гвоздя.
На картине была изображена одна из улиц Монмартра в лунном свете.
Блики света, наложенные в присущей отцу необычной манере, казалось, выделяли картину, каким-то загадочным образом отличая ее от любого пейзажа, который мог бы быть написан другими художниками.
Филипп Дюбушерон пошел к двери, и Уна опять стала выглядеть одинокой и несчастной, стоя среди комнаты, захламленной мусором, который успел собрать вокруг себя Торо.
«Она — как снежинка на куче навоза», — подумал Дюбушерон и удивился, что может быть так сентиментален.
— Когда я уйду, — сказал он жестко, — заприте дверь. Никого не впускайте, пока я не вернусь. Поняли?
На ее лице отразилось удивление.
— Вы думаете… сюда может кто-нибудь прийти?
Он подумал, что, если бы кто-нибудь пришел и увидел ее здесь, трудновато было бы уговорить его уйти. Но вслух он сказал:
— Сейчас, когда стало известно, что ваш отец умер, могут объявиться люди, которые всегда ищут, где что плохо лежит.
— Понимаю…
— Тогда делайте как я говорю. Отдыхайте и ждите моего возвращения.
— А вы… вы вернетесь?
Этот вопрос был задан маленькой девочкой, девочкой, которая боится оставаться одна в темноте или во время грозы.
И чрезвычайно уравновешенный, проницательный делец, зарабатывавший деньги на всем, на чем можно было заработать, внезапно почувствовал желание защитить этого маленького ребенка.
— Я вернусь, — сказал он с улыбкой, — и уверяю вас — я никогда не нарушаю обещаний. Будьте хорошей девочкой и делайте как я сказал, тогда все будет в порядке.
Он ободряюще ей улыбнулся и, спускаясь по лестнице, услышал, как в замке, который давно нуждался в смазке, поворачивается ключ.
Герцог Уолстэнтон прибыл в свой дом в Париже в плохом настроении.
Его управляющий вчера отправил телеграмму, что он в пути, но даже за столь короткий срок к его приезду все было в полной готовности. Трудно было найти какой-нибудь недочет после того, как потрудилась армия лакеев в ливреях Уолстэнтонов, — салон был украшен цветами, а абсолютная чистота сообщала дому сияние, подобное сиянию начищенного серебра, стоявшего на столе в столовой.
Тем не менее, герцог нахмурился, когда его приветствовал управляющий, и, отделавшись односложным ответом, прошел в салон и бросился в глубокое кресло. Два лакея уже торопились к нему с бутылкой шампанского, охлажденного до нужной температуры, и герцог, взяв бокал с золотого подноса, без особой охоты отпил вино.
Он покинул Лондон, поддавшись внезапному порыву, приняв одно их тех скоропалительных решений, которые он один мог себе позволить, с поспешностью и полным, совершенно непростительным отсутствием внимания к чувствам других людей.
Или, скорее, это было бы непростительно любому другому мужчине. Но герцог Уолстэнтон был слишком значительной фигурой — он был слишком богат и привлекателен, чтобы кто-то в чем-либо обижался на него.
Однако, он был совершенно уверен, что именно в эти минуты Роуз Кейвершем от злости кусает ногти, а завтра с утренней почтой он непременно получит письмо на нескольких страницах, написанное Роуз в состоянии крайнего гнева.
Леди Роуз Кейвершем была известна своим неукротимым нравом, приводившим людей в ужас, хотя, впрочем, ее гнев утихал так же быстро, как и поднимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51