Лошади тронулись, и под радостные крики карета выехала из ворот. За ней бежали веселые ребятишки.
— Нам не удалось ускользнуть незаметно, — смеялась Гизела. — Но мне это нравится!
— Мы не разочаровали гостей, зато избавились от необходимости долго и утомительно целоваться со всеми моими родственниками.
Гизела вновь рассмеялась, а Миклош добавил:
— Я хочу целовать только одного человека, и нетрудно догадаться, кто это.
— О, Миклош, неужели мы муж и жена?!
— Ты убедишься в этом, моя милая, когда мы приедем.
Он снял с ее рук длинные белые перчатки и принялся один за другим целовать ее пальчики.
Гизела затрепетала, и этот трепет не укрылся от Миклоша. Он тихо сказал:
— Моя дорогая женушка, когда мы останемся одни, я заставлю тебя трепетать гораздо сильнее.
Они остались одни только тогда, когда наконец-то приехали в домик, где им предстояло провести первые дни медового месяца.
По пути через владения Эстергази их карету то и дело останавливали толпы ликующих людей, которые наперебой поздравляли молодых, устилая перед ними дорогу цветами.
Несколько раз они останавливались в небольших деревушках, где их угощали молодым вином и исполняли куплеты в их честь.
Когда Гизела увидела домик, о котором Миклош столько раз ей рассказывал, она подумала, что именно в таком месте хотела бы провести свою жизнь с Миклошем.
Построенный в античном стиле из белого камня, он стоял на берегу круглого озера. К воде вели мраморные ступени, заросшие азалией.
Гизела зачарованно смотрела на этот райский уголок, и только голос Миклоша, предложившего ей снять диадему и фату, вернул ее к действительности.
Стоя в спальне у окна, выходящего в сад, Гизела подумала, что хорошо бы было искупаться в озере, но, поразмыслив, решила, что княгине Эстергази это вряд ли дозволяется этикетом.
Служанки помогли ей снять свадебное платье и расчесали волосы.
Спальня была просторной, а стены ее были обиты голубым шелком, напомнившим Гизеле ясное небо. Кругом висели картины, а с барельефа под потолком лукаво улыбались два мраморных купидончика. Ноги утопали в мягком ворсе светлого персидского ковра.
Это была комната, созданная для любви.
«Здесь мы останемся вдвоем», — подумала Гизела и покраснела.
Из спальни Гизела вышла в гостиную, убранную столь великолепно, что про себя она называла ее салоном. Там ждал ее Миклош.
Гизела подбежала к нему и обвила его шею, но Миклош не поцеловал ее сразу, а с восхищением произнес:
— Сегодня у меня еще не было времени сказать тебе, как ты прекрасна!
— Я… немножко… боюсь, — прошептала Гизела.
— Боишься? — переспросил он.
— Потому что я счастлива… потому что мы здесь вдвоем… и мы поженились… О, Миклош, я боюсь, что вдруг проснусь, а ты исчез… и я снова одна…
— Ты не спишь, милая, мы действительно вместе — но даже если это и сон, то какая разница!
— Это Дворец Грез, — сказала Гизела. — Нельзя ли мне полюбоваться на озеро и искупаться в его хрустальных водах?
— Ты вольна делать все, что пожелаешь, пока любишь меня и мы вместе.
— Моя любовь подобна музыке, которая пронизывает всю Вселенную, — ответила Гизела.
Она произнесла это так страстно, что Миклош не выдержал и, обняв ее, приник губами к ее губам. Стены поплыли у нее перед глазами, пол начал уходить из-под ног, и во всем мире для Гизелы остались лишь его сильные руки и нежные горячие губы.
Она не знала, сколько прошло времени: минуты, а может быть, часы. Потом пришел слуга и сказал, что ужин готов. Они прошли в обеденный зал, который находился в другом крыле здания.
Эта комната была выдержана в белых тонах. В маленьких нишах стояли прекрасные скульптуры. И повсюду: на столе, в вазах вдоль стен, возле дверей и на подоконниках — были белые цветы.
Гизела не находила слов, чтобы выразить свое восхищение, и только восторженно ахнула.
Они сели за стол. Слуга удалился. Гизеле прислуживал сам Миклош, сопровождая каждую перемену блюд нежными поцелуями.
Ни она, ни он не были голодны и почти не притронулись к изысканным кушаньям. С бокалами знаменитого токайского в руках они сидели рядом, произносили тосты и разговаривали.
Им так много надо было сказать, столько всего обсудить. Но временами они замолкали и, глядя друг другу в глаза, забывали обо всем на свете.
Гизела знала, что Миклош думает то же, что и она, и была счастлива, что он так сильно ее любит.
Но один вопрос по-прежнему не давал ей покоя, и наконец Гизела решилась его задать:
— Ты уверен, что… твои родные… приняли… меня и… отца?
— Я знал, что ты спросишь меня об этом, и я отвечу тебе, — сказал Миклош. — Свет моих очей, тебе не нужно больше об этом беспокоиться, никто не позволит себе ни одного нелестного замечания в твой адрес.
Он улыбнулся и продолжал:
— Эстергази — большие любители путешествовать, и, как правило, предпочитают Англию.
Увидев в глазах Гизелы непонимание, он пояснил:
— В Англии — самая лучшая охота, а мои кузены, например, весьма этим увлекаются.
Гизела засмеялась и спросила:
— Скажи мне лучше, что они думают о папе?
— Не волнуйся, — ответил Миклош. — Поскольку они часто бывают в Англии, то прекрасно знают английскую аристократию. Они наверняка встречали твоего деда в Букингемском дворце или на приемах в Виндзоре.
Гизела с облегчением вздохнула, чувствуя, что с ее плеч свалилась последняя тяжесть.
— Пол Феррарис сегодня прекрасно выглядел, — сказал Миклош.
Гизела вновь засмеялась.
— Я тоже заметила. Папе нравится, что его называют милордом, и, хотя он нисколько этим не кичится, ему приятны почести, которые полагается оказывать маркизу Чарльтону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37