Не столь блестяще, хотя и не дурно, я воспроизвел его способ ныряния, но в первые же секунды погружения был буквально ослеплен болью, пронзившей тело от затылка до пальцев ног. Я прыгнул не в воду, а на осколки стекла, или на канцелярские кнопки, или на семейство ежей, – я погрузился во враждебную мне среду, которая словно только и ждала, чтобы немедля наказать меня за вторжение. Не закричал я, вынырнув, только по причине паралича голосовых связок. Но хрип, в котором буквально задохнулся, привлек внимание Павлика, он свесился ко мне с борта, рискованно наклонив лодку и лишив возможности уцепиться за борт. Меня убивали? Глупая эта мысль сковала волю к сопротивлению, но я не погрузился, напротив, всем вопящим от боли телом почувствовал выталкивающую силу, вышвыривающую силу, и как оказался в лодке, не помнил и не понимал решительно.
– Судорога, да? Судорога? У меня тоже один раз… Надо ущипнуть, вот так… Пап! У Адама судорога!
Появился в лодке встревоженный Антон, а я позорно валялся на дне и никак не мог прийти в себя, хотя боль исчезла так же мгновенно, как объявилась.
– На сегодня все, – сказал Антон и сел за весла. Я с трудом заполз на кормовое сиденье. Осторожно опустил пальцы в воду. С водой было все в порядке, не теплей, не холодней, чем положено в это время. Ясно, дело было не в воде. Дело было в Озере, – мне будто кто-то подсказал такой нелепый вывод, я же подсказке сопротивлялся, предполагая упрямо, что, возможно, испытанное мною действительно есть судорога, ведь люди часто гибнут в подобных ситуациях, а если не гибнут, значит, имел место легкий случай, а мой легким не был, и лишь близость лодки…
Хитроумно устроена физическая природа человека, – она незлопамятна. Высаживаясь на берег, я уже не усматривал ничего зловещего в случившемся, кроме легкого конфуза, ведь в небе жарило солнце, под солнцем везде продолжалась жизнь, краски и запахи вокруг были наиприятнейшие, а люди рядом – наидобрейшие, и сам я,переполненный чистыми и прекрасными намерениями, органично вписан в гармонию конкретной микросреды и… да будет так!
В бане все было, как в бане. И после бани – как после бани. Преподнесенное мне чистое нижнее белье, правда, было слегка великовато и грубовато, а жареные рябчики отдавали дичинкой, но руки, творившие сие добро, заслуживали самых пылко-почтительных рыцарских поцелуев, и лишь внезапно объявившееся благоразумие удерживало меня весь вечер от поступков, способных без должной подготовки поразить милейших гостеприимцев разнообразием моих душевных качеств. И без того я весь вечер, как говорится, был на манеже. Мальчишке показал несколько простеньких фокусов и пообещал научить им. С Антоном достаточно грамотно пообщался на тему роли десантных войск в современных локальных войнах. Хозяйке же читал стихи, читал хорошо, не читал, а раскрывался тайнами…
Черты жемчужинками в море
Я для тебя искал, мечта.
Мне обошлась в громаду горя
Твоя последняя черта.
Ошибся раз – и стан твой гибок.
Ошибся два – и ты умна.
Ты из цепи моих ошибок
И заблуждений создана.
По традиции безалаберного бытия готов был продлить посиделки до бесконечности, до утра, по крайней мере, и не решились бы добрые люди осадить меня. Но кроме меня у них была еще и работа. Подошло время очередного осмотра метеоприборов и, соответственно, радирования результатов куда положено, и был я тактично прерван в своем вечернем вдохновении, но от вдохновения тем самым отнюдь не избавлен. Потому невозможно было просто пойти и опрокинуться на кровать. Словно заведенный на вертикальное существование, как ванька-встанька, не мог я, не поломавшись, упасть тональностью ниже, потому, испытывая потребность в продлении своего «взведенного» состояния, решил прошвырнуться по сумеркам и прохладам и постепенно подготовить себя к беспорочному соитию с Морфеем.
К Озеру отчего-то идти не захотел. Побрел к камню моего счастья, где уже был вчера с Антоном. Оттуда не просматривалось Озеро, но освещенные окна Жилища видны были прекрасно, и мне хотелось быть лицом к ним. Солнце уже завалилось за горизонт, но небо, накопившее свет, добросовестно делилось им с землей, и оттого на земле еще не было темноты, но только сумерки. Слабый сквознячок из распадка бодрил и трезвил одновременно. За полсотни шагов до камня увидел, что на нем кто-то есть. До конца не избавленный от жажды общения, ускорил шаг, но лишь подойдя вплотную, узнал человека, сидевшего ко мне спиной. Это был Петр. Чуть потеснив его, сел рядом. Петр был мрачен, и я не решался заговорить. Вот он словно очнулся, пошевелился, легко толкнул меня локтем в бок.
– Знаешь, я, кажется, нашел объяснение несоизмеримости человека и вселенной. В том ведь самое большое бревно на пути к вере, правда?
Я согласился с ним, тем более, что сам не раз пялился на небо в недоумении и раздражении.
– Чтобы получить такое качество, как Жизнь, нужно чудовищное количество материала и жуткое пространство для равновесия. Все, что видим за пределами живого и о чем догадываемся, это не просто отходы производства, как раньше думал, но и части механизма. Мы говорим – это Вселенная, как что-то вне нас, и неправильно. Оттого и не понимаем. О взаимосвязи планет мы догадались, а сами как бы остались в стороне, как наблюдатели… Неправильно. Все есть наш дом, для нас построенный. И когда мы уходим… Понимаешь, мы уходим из дома… И я думаю, куда мы уходим? К кому? Может, как ручьи в море? Ручей становится морем? Тогда «Я» должно исчезнуть. А что появится? «Мы»? Как в толпе? Тогда душа – осколок мирового разума? И почему мы так ценим свое осколочное состояние?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50