Он сказал, что армия прогнила, потому что страна потеряла национальную идею. Как только дерьмократы дорвались до власти, они забили болт на Россию, стали грести бабки, а в Москву отовсюду собрали урюков всяких, чтобы русских людей придушить. В Москве уже нет русских, нами правят гондоны, закосившие под русских и нарочно сменившие фамилии. Они продают все на Запад, и всех нас раком перед Америкой и Израилем поставили, а еще китайцев полно. Оберст сказал, что в Сибири есть уже такие города, где на ресторанах надписи: «Только для китайцев»; русским людям, млин, вход запрещен.
Тут Лось, такой, затрясся, забулькал, как чайник, и сказал, что у Мюллера брат старший в администрации района сидит, по торговле как раз, и то же самое твердит. Что если бы Горбачев и Ельцин не пустили всяких сионистов и чернозадых разворовывать страну, то мы бы зашибись жили, и Америка бы в полной жопе была, и Израиль, и Эстонии всякие, и вся остальная шушера. И что китайцев напустили, они все рынки захапали, косоглазые уроды, а менты с них лавэ гребут, а наших, русских барыг обувают и с рынков гонят.
Оберст сказал, что брат Мюллера рассуждает верно и он рад был бы с ним познакомиться. Потом он свистнул бармену, и тот принес нам несколько книжек. Я вначале напрягся, думал – фигня какая-то, типа Библии, но оказалось – книжки четкие, то что надо. Про национальное единство, про то, сколько всякой сволочи развелось в стране и как можно с ней бороться. Там было как раз то, о чем говорил Мюллер, только понятно и коротко, а Мюллер гундит часами, все у него придурки, и непонятно, кого идти мочить.
Мы, такие, переглянулись, и рассказали Оберсту про Мюллера, что он первый в колледже, млин, задумал побрить тыкву, и первый придумал косорылого отметелить. Того, что секонд-хендом на углу Жукова торговал. Тогда нас первый раз и замели в ментовку, и шлакоблок какой-то на нас наезжал, что мы позорим город, и всякую такую парашу нес, а еще сказал, что его бы воля – всех бы утопил, как щенков.
А я, такой, ему и говорю – зашибись, что не ваша воля! А Лось, такой, ему говорит – давайте, защищайте вьетнамцев и черножопых, они уже всех свободных баб перетрахали, скоро за ваших жен возьмутся, тогда и поглядим, кто прав окажется!
Этого гундоса в погонах конкретно колбасить начало, он полез на Лося, типа, – сопляк, урою, и все такое, но его тут другие менты перехватили, успокоили. А у Лося и Мюллера крышу снесло, им обидно стало, что их топить собираются; Мюллер же больной, на всех кидаться начал, его к батарее наручниками пристегнули. Потом тетка приехала, инспекторша по несовершеннолетним, и на ментов этих сама разоралась, а нас отпустили. Еще лейтенант, когда мамаша за мной пришла, сказал, чтобы сильно меня не наказывали. А мать, такая, говорит – как это не наказывать, если они человека чуть не искалечили? А лейтеха, такой, ей говорит – еще неизвестно, кто человек, а кто нет. Вот, и мы пошли, короче…
«Честный русский человек», – подумал я.
Оберст посмеялся, сказал, что лейтенант – молодец, сразу видно, что честный русский человек, и что мы тоже молодцы. Но, к сожалению, многих русских людей оболванили, раз они ненавидят собственных детей. Еще Оберст сказал, что офигительно уважает форму, но не всегда стоит ее носить. Иногда приходится вести себя скромнее. Фишка в том, сказал Оберст, что народ на измене сидит, потому что всякие членососы-журналисты поливают грязью Движение и Идею. Что по улицам тусит до хрена гопников, которые думают, что достаточно надеть белые шнурки и побрить тыкву, и ты уже крутой. А потом эти гопники отфигачат кого-нибудь левого или бабки стрясут, или сопрут чо-нибудь, а в газетах тут же орут, что во всем, млин, виновато Движение.
Оберст спросил, мы что, собираемся так всю жизнь проколбаситься – тусоваться, глушить пиво, тырить арбузы у носорогов и махаться с московскими фанами. Мы, такие, говорим – а чего делать-то? Оберст спросил, знаем ли мы того-сего, фамилии всякие называл, но мы никого не знали. Он сказал, что это великие, млин, люди и что обязательно нам про них даст почитать и расскажет. Он спросил, куда хотим идти работать или поступать, хотим ли мы заработать конкретное лавэ, без всякого, млин, воровства и подстав. Мы, такие, заржали, уже бухие сидели.
Лось говорит:
– Куда тут, на фиг, поступать? Экзамены дорогие, ты нас, чувак, с кем-то спутал.
А Оберст, такой, не обиделся, заказал еще по децилу пивка и говорит, млин, что экзамены для лучших русских ребят потому такие дорогие, что кое-кто не хочет, чтобы мы в институты поступали и хорошее бабло потом зашибали. Кое-кто хочет, чтобы мы вечно в дерьме сидели и не высовывались, а в институтах будут всякие хачи и кацы учиться, и негры с ними заодно, и баб наших драть будут, и хаты лучшие покупать, потому что для них все льготы, а для нас – хрен без масла.
И насчет армии сказал, что надо готовиться. В смысле, не в армию, а готовиться выступить на защиту страны от врагов; это, мол, разные вещи. И те, кто составит сегодня костяк боевых дружин, они завтра сами возглавят Движение и страну. Потому что, рано или поздно, русский народ проснется и сам обратится за помощью к своим истинным защитникам. Наш народ – он очень терпеливый, сказал Оберст, он терпеливый, млин, и доверчивый. Потому что мы, русские, – добрые и позволяем всякой сволочи нас дурить.
И так, млин, зашибись он нам все растолковал, что плакать захотелось. Сидим, такие, с Лосем и конкретно тупим. Оберст спросил, понимаем ли мы, почему мы – лучшая часть молодежи. Тут мы с Лосем слегка пересрали, уж больно замутил Оберст непонятно. А он, такой, сказал, что книжек нам еще даст и что друзьям можно дать почитать, а сейчас нас домой отвезет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110