Зэй не ответил.Отец Тира облизал пересохшие губы.– Мы не можем больше ждать. – Его длинные волосы были сколоты гребнем, черным, украшенным гранатами, которые сверкали, как капли крови.– Нет. – Губы старика произносили слова, которых не было слышно. Вздохнул он чуть громче, и казалось, что это душа прощается с телом. – Пусть… дождемся утра. Пожалуйста.– Утром мы уже будем в пути, – сказал отец Тира, и Зэй посмотрел на него острым взглядом, словно услышал больше, чем тот сказал. – У нас нет другого выхода, – продолжал длинноволосый воин. – Пока мы так мало знаем о магии дарков, мы не можем рисковать – мы не смеем рисковать. Ле-Кьяббет… – Он замялся, назвав это имя. – Кьяббет не появилась?Зэй печально покачал головой, и голос его прозвучал едва слышно.– Нет.Оба надолго замолчали. Потом длинноволосый сказал:– Мне жаль. Честное слово, мне очень жаль, Зэй. Но время для отсрочек кончилось. От этого зависит слишком много жизней, и не только тех, кто здесь сейчас, но и их детей, и внуков, жизни всех человеческих поколений, которые найдут кров под этой крышей. Они будут благодарить тебя и благословлять твое имя.Старик кивнул.– И, по-твоему, – пробормотал он, – мне от этого легче?Отец Тира сказал:– Если бы это мог сделать я, Зэй, я бы не колебался.Зэй посмотрел ему прямо в лицо, горьким, измученным взглядом – Тир и не подозревал, что такая горечь может скрываться в глазах человека.– Да, – тихо сказал старик. – Я знаю, что ты бы это сделал, Дейр. – Он поднялся на ноги, оправил свои темные одежды дрожащими руками. – Кьяббет…– Когда она придет, – мягко сказал Дейр, – она тоже будет благодарить тебя.Тир задрожал, когда оба прошли между хрустальными колоннами. Ему казалось, что холод усиливается – холодные воспоминания этого места, и еще ему казалось, что он слышит чей-то шепот – она так и не пришла. Она так и не пришла. Она так и не пришла.Шепот раздавался эхом из тьмы комнаты, где он сидел, из такой густой тьмы, что маленький костерок не мог ее разогнать. Ему казалось, что холод льется из этой тьмы, холод гораздо страшнее, чем холод промерзших насквозь комнат. Живой холод, злой и враждебный.Шаги, которые не были шагами. Горькая ненависть, горькая обида.Она так и не пришла.Ненависть глубокая и отчаянная, ненависть, клубившаяся в коридорах, в аккуратных комнатах, в которых никто не жил достаточно долго, чтобы они смогли превратиться в дом, ненависть в черном колодце в самом центре подвалов, которые навечно погрузились во тьму.Презренные, трусливые, ненадежные хлюпики… Обидой пропитались каменные стены. Неблагодарные. Трусы неблагодарные.Из коридора послышался мелодичный свист.Тир уже слышал эту мелодию. Он знал ее.А мелодия ли это? То и дело она кажется ему голосом старика, шепчущим что-то в кошмарной тьме.Имена, подумал Тир. В тех плохих местах, через которые он вел Хетью, он уже слышал этот хриплый, бормочущий голос, перечислявший в темноте имена. Он не думал, чтобы Хетья это слышала. Это повергло его в ужас, потому что он знал эти имена. Он видел в своем сознании эти лица и знал, что с ними случилось. Он видел их вещи – черные детские башмачки с зелеными драгоценными камнями, женский веер – то, что осталось от них.И над всем этим – гнев, пропитавший каждый камень, каждый лишайник, каждую лозу, каждый гриб, пропитавший их, как вода пропитывает губку, проникший в каждую пору. Гнев, и обида, и ненависть.И колдовство, которое живо. Глава семнадцатая Жди. Они снова откроют Врата. Им придется это сделать. Она где-нибудь там. Она поможет ему, разве нет?.. Ледяной Сокол ждал. Промерзший до последней клеточки, испытывающий боль от укусов демонов, он бродил по изменчивым теням Придела и прислушивался к голосам людей, обыскивающим Убежище. Огоньки то и дело мелькали в окнах высоко над стенами Придела или в дверных проемах, не заросших виноградом. Иной раз из проемов появлялись люди и шли через месиво на полу, высоко поднимая факелы. И да помогут нам наши Праотцы, если какой-нибудь тупой клон уронит на пол уголек! Капала вода, стекала по стене под клепсидрой, иногда бил большой колокол, отмечая время, как бессмысленно отмечал его долгие, долгие годы.В углах жила густая ночь, плотнее, чем тьма под открытым небом. Иногда проплывали огоньки демонов, похожие на светящихся насекомых. Иногда Ледяной Сокол слышал мелодичный свист или голос, что-то шепчущий то далеко-далеко, а то прямо за его плечом.«Я бы ни за что не стал заниматься поисками один в этих пустых, ледяных залах», – думал он. В одном из окон второго уровня вспыхнул белый свет, исчез и снова появился. Колдовской свет?Минуту поколебавшись – он боялся отойти от Врат, как привидение, навечно запертое в углу комнаты – Ледяной Сокол все же оставил свой пост, поднялся по винтовой лестнице, с которой свисали высохшие лианы, и начал считать двери вдоль коридора, пока не дошел до нужной.В пустой комнате стоял Бектис, один, и призывал свет.Точнее, пытался призвать свет.Старик завесил дверной проем, но не подумал, что его могут увидеть из Придела в окно. Он снял Руку Хариломна, и Ледяной Сокол увидел, как сильно пострадала его ладонь от постоянного трения золотых полосок и тяжелых драгоценных камней. Рука и Воротник, который был от нее неотделим, лежали в дальнем от двери углу комнаты на горностаевой муфте. Каждые несколько секунд глаза Придворного Мага устремлялись туда. Ему требовалось постоянное подтверждение того, что они не исчезли.В тот миг, когда Ледяной Сокол вошел в комнату, Бектис делал жест – без присущих ему театральных эффектов – призывающий свет. (Ингольд Инглорион свел этот пасс до легкого движения пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113