– Вы правы, шеф. Если и дальше будем так работать, протянем ноги. Мы ведь сегодня еще ничего и не жевали.
Тут мы вспомнили, что целый день отковыривали штукатурку, ни разу не перекусив.
Осима прислонился к иероглифам и с силой выдохнул.
– В самом деле, хватит… Пожалуй, честнее продолжить завтра, когда Миддлтон и Хальворссон тоже будут здесь. Будет не по-спортивному, если они не разделят с нами этот триумф.
Качаясь от усталости, мы выбрались по веревочной лестнице наверх и повалились на резиновые матрасы. И сразу заснули, так и не проглотив ни единого кусочка на ужин. 30 мая Я проснулся оттого, что перед моей палаткой кричал Хальворссон:
– Представьте себе, шеф, мы насобирали кучу ботинок! Но она же не имеет ни малейшего понятия о том, что это значит! По мне, так нельзя и близко подпускать женщин к науке. По крайней мере, к фольклористике!
– А не слишком ли, мистер Хальворссон? – услышал я тихий голос Старика.
– Почему же слишком? Представьте себе только, когда я нашел самый последний ботинок, что еще больше подтверждает связь между сказками типа «Золушка» и определенными аспектами египетского культа умерших, я помчался к ней, посмотрите, мол, мисс Селия, что я нашел! И как вы думаете, что она на это сказала?
– Не знаю, – промямлил Старик.
– А вот, дескать, «вижу, вижу, милый Хальворссон! Но что вы так радуетесь? Кто вы такой, в конце концов, фольклорист или башмачник?»
Я вынырнул из палатки как раз в тот момент, когда в ответ на слова рыжего бородача, произнесенные сдавленным от возмущения голосом, раздался безудержный хохот.
Хальворссон рассерженно потряс бородой.
– Хорошо же, хорошо. Смейтесь себе. Все равно я прав!
От палатки Осимы до нас доносился приятный запах вареного риса. Я не хочу сказать, что его донес ветер, потому что воздух был так неподвижен, словно его приклеили между небом и землей.
Поздоровавшись с рассерженным рыжим бородачом и с Миддлтоном, я присоединился к завтраку. Во время еды никто не проронил ни единого слова о том, что нам предстояло в ближайшие часы, точно, как футболисты перед большой игрой. Но мы просто дрожали от волнения.
Когда все доели. Старик поднялся.
– Господа! За работу! Знаю, что мне следовало бы сейчас сказать несколько непринужденных слов, которые вошли бы в историю египтологии, но это я предоставляю вам. Каждый из вас может написать мою торжественную речь в преддверии великого открытия. Только проследите, чтобы у всех получилось примерно одно и то же!
Поскольку одновременно могли работать только два человека, Миддлтон резал штукатурку, а Осима, стоя на коленях, складывал в углу отвалившиеся куски. Остальная часть нашей группы сидела на куче песка и, тихо переговариваясь, наблюдала за их работой.
Вдруг Миддлтон повернулся к нам.
– Все. Штукатурки больше нет. Только камни.
Перед нами предстала замурованная дверь, теперь уже освобожденная от своего покрытия. Словно только и ждала того момента, когда сможет открыть нам заповедную тайну тысячелетий.
– Что это, дерево? – спросил Йеттмар, проведя рукой по косяку.
Миддлтон отложил ледоруб в сторону.
– Я тоже пытался угадать. Либо дерево, либо камень. Похоже на дерево, пропитанное каким-то импрегнирующим веществом и окаменевшее.
– Или тоже какой-то неизвестный минерал, как и верхняя плита, – многозначительно сказал Осима.
– Ну, так что же, как быть дальше? Я в это время уже изучал каменные плитки, которыми был заложен дверной проем. Это были гладко отшлифованные плитки, толщиной сантиметров десять-пятнадцать, уложенные друг на друга без какого-либо связующего раствора. Мастер, живший тысячелетия назад, выполнил такую тонкую работу, что с ним не мог бы сравниться самый современный прецизионный шлифовальный станок. Подгонка каменных плиток была верхом совершенства.
– Ну? – поторапливал Малькольм. Я растерянно оглянулся.
– Не знаю. Может быть, стоит попробовать с самой верхней. Весят они прилично. Может быть, если попробовать вытолкнуть верхнюю… А притолоку мы могли бы попытаться приподнять рычагом.
Для этого нам снова нужны были кое-какие приготовления. Осима поднялся к палаткам и опустил вниз складной стул. Я взял у Миддлтона ледоруб и стал на стул. Карабинас стоял рядом со мной, и в то время как я пытался приподнять притолоку, он изо всех сил давил на каменную плитку.
Я почувствовал, что у меня начинает неметь запястье, а на лбу Карабинаса выступили от напряжения капли пота величиной со спичечную головку.
– Не идет? – спросил внизу Старик.
Я уже было собрался выразить ему свое почтение какой-нибудь грубостью, как вдруг почувствовал, что каменная плитка сдвинулась. Всего на какие-то десятые доли миллиметра, но все же скользнула назад. Я заорал так истошно, что Карабинас чуть не свалился с ног.
– Шевельнулась! Боже мой! Шевельнулась!
– Я ничего не почувствовал, – изумленно посмотрел на меня грек.
– Но шевельнулась же! Давай, Никое! Через несколько минут нам удалось сдвинуть назад каменную плитку на добрых десять сантиметров.
– Как вы думаете, сколько еще осталось? – спросил Старик.
– По меньшей мере, тысячу раз по столько, – издал стон Карабинас и снова с размаху толкнул камень. Плитка слабо скрипнула и поехала так быстро, что нам показалось – сейчас она свалится внутрь склепа.
– Останови ее как-нибудь! – крикнул я Карабина-су. – Свалится внутрь и сломает что-нибудь…
Тут каменная плитка остановилась сама по себе, а я спрыгнул со стула.
– Вижу, ошибся, – перевел я дух. – Еще толчок – и она шлепнется внутрь склепа) – Пусть шлепается, – сказал Осима, – все равно у нас нет другого выхода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136