А я почувствовал, что где-то внутри меня возник комок, который каждую секунду становился больше, тяжелее и постепенно заполнил меня всего, мешая дышать, пригибая своей тяжестью к земле.
— Что ты сказал? — низким испуганным голосом спросила Энн.
— Ничего. — Я ожесточенно замотал головой, но голос от этого не стал более естественным.
Энн не сводила с меня испуганных глаз. Я тоже смотрел только на нее, не слыша ничего, кроме ее тихого голоса и оглушительного стука собственного сердца.
— Я хочу, чтобы ты мне сказал, в чем дело.
— Ничего. — Я осознавал, что твержу одно и то же слово, как безмозглый попугай, но был не в силах что-нибудь изменить. Комната плыла и кружилась вокруг, к горлу подступила тошнота. Я понял, что вот-вот упаду.
И в эту минуту зазвонил телефон. Звук, вырвавшийся из моего горла, был ужасен. Это был мучительный стон, последний вздох бьющегося в предсмертной агонии живого существа. Энн даже съежилась от испуга.
А телефон продолжал звонить. Я честно пытался заговорить, но, похоже, способность к связной речи меня окончательно покинула. И я снова замотал головой. Оказывается, все на что я способен в критический момент, — это молча трясти головой.
Всхлипнув, Энн рванулась к телефону. Звонки прекратились.
— Алло, — донеслось до меня, — папа?
И все. Гробовое молчание. А я так и остался стоять в кухне, в изнеможении прислонившись к стене.
Я слышал, как она повесила трубку. Но продолжал стоять истуканом на том же самом месте, мысленно умоляя ее: «Не надо, не входи и, ради бога, не смотри на меня».
Я слышал ее медленные, тяжелые шаги. Я слышал, что она остановилась возле двери. И приказал себе обернуться. Я не мог больше вынести напора ее невеселых мыслей.
И я обернулся.
Энн молчала. Но такой взгляд мне довелось видеть только один раз в жизни у маленькой девочки, которая смотрела на свою только что сбитую машиной собаку. В нем непостижимо смешивались боль, немой ужас и нежелание верить своим глазам.
— Ты знал, — выдохнула Энн, — ты знал раньше, чем он позвонил.
Вскрикнув, она отвернулась и так быстро, как ей позволяла ее комплекция, бросилась прочь. Я нерешительно последовал за ней. Она закрылась в ванной, и до меня доносились ее разрывающие душу рыдания. Я пытался стучать, умолял выслушать меня, но в ответ получил только совет убираться ко всем чертям.
Я еще долго стоял около двери ванной, беспомощно переминаясь с ноги на ногу, и слушал, как рыдает моя жена, как она горюет о матери, которая рано утром умерла.
* * *
Через несколько часов Энн уехала в Санта-Барбару. Ричарда она взяла с собой. Я даже не осмелился спросить, хочет ли она, чтобы я поехал с ними. Потому что точно знал: не хочет. С того момента, как она вышла из ванной, и до самого отъезда Энн не произнесла ни слова. Преувеличенно спокойная, с сухими, хотя и опухшими глазами, она упаковала вещи, одела Ричарда и уехала. Я даже не решился к ней приблизиться, заметив, что при виде меня в ее глазах загорался ужас. И омерзение.
Я долго стоял на крыльце и смотрел на место, где наш «форд», последний раз мигнув фарами, свернул на бульвар и скрылся из виду. Солнце припекало довольно сильно, и вскоре я весь вспотел. Но упрямо продолжал стоять на том же месте, ощущая ужасную усталость и пустоту. И смерть.
— И ты здесь?
Я оглянулся на голос и увидел Фрэнка, который выходил из гаража, одетый только в грязные шорты, держа в руке газонокосилку.
— А я думал, что ты все субботы работать, — ухмыльнулся он и, положив газонокосилку на траву, направился ко мне, явно намереваясь поболтать.
Непроизвольно вздрогнув, я отвернулся и пошел в дом, машинально отметив, что с правилами хорошего тона у меня в последнее время имеются проблемы. Закрывая дверь, я заметил, что он вернулся к брошенному инструменту и занялся его наладкой, с откровенным недоумением поглядывая в сторону нашего дома.
Я в изнеможении рухнул на диван, закрыл глаза, и передо мной снова возникло лицо Энн. И еще я вспомнил, как после злополучного сеанса гипноза сказал ей, что, вероятно, в каждом из нас где-то глубоко внутри живет чудовище.
* * *
Около половины третьего я тоже вытащил из гаража газонокосилку и начал приводить в порядок лужайку перед домом. Сидеть без дела стало совершенно невмоготу. Поэтому я решительно натянул старые шорты и теннисные туфли и посоветовал себе забыться в работе.
Однако результат оказался прямо противоположным. Однообразное передвижение газонокосилки взад-вперед по лужайке творческим процессом никак не назовешь, это только активизировало процесс самоанализа. Хотя я находился в таком состоянии, что, наверное, ни одна работа на свете не смогла бы меня отвлечь.
Проще говоря, жизнь превратилась в кошмар. С той злополучной вечеринки у Элси прошло меньше недели, а со мной произошло больше невероятных событий, чем за все двадцать семь лет жизни. Причем чем дальше, тем хуже. Я начал опасаться будущего. Я думал об Энн и том ужасе, который она испытала, когда поняла, что я знал о смерти матери задолго до звонка ее отца. Попробовав поставить себя на ее место, я не мог не признать, что ее реакция была вполне естественной. Двойной шок от горя и от страха способен сбить с ног кого угодно.
— Эй, вы, там!
Я недоуменно обернулся. Гарри Сентас стоял на крыльце своего дома и, нахмурившись, следил за моими манипуляциями: Я увидел, что забрался со своей косилкой уже на его лужайку и даже прошелся по краю клумбы с цветами.
Смущенно извинившись, я вернулся к дому, а Гарри Сентас побрел на лужайку оценивать нанесенный мной ущерб.
Я сходил в дом за полотенцем, сел на край крыльца и, вытирая пот, уставился на дом Фрэнка, стоящий на противоположной стороне улицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52