Выждав какое-то мгновенье, он вновь бросился в наступление. Скотт встал на левое колено, правую ногу отставил для упора назад, головку булавки положил себе на бедро и, крепко держа свое оружие в напряженных до боли руках, изготовился отражать второе нападение.
И опять паук напоролся на острие булавки, и опять отскочил назад, содрав одной из своих шевелящихся в воздухе колючих лап кожу на левом виске Скотта.
– Сдохни! Сдохни! Сдохни! – пронзительно кричал Скотт, едва ли отдавая себе в этом отчет.
Паук не издох. Но в нескольких дюймах от Скотта он дико дергался всем телом, будто не понимая, почему не может схватить наконец свою жертву. И вдруг опять бросился вперед.
На этот раз острие едва ли задело его, потому что он остановился и поспешно отполз назад. Скотт, не отрываясь, следил за гадиной, не меняя своего положения. Тяжелая булавка чуть-чуть дрожала в его руках, но острие было неизменно направлено на паука. Ощущение тяжести, оставленное на ногах пауком, не прошло, ныло место, где был содрана кожа. Скотт прищурился, пытаясь разглядеть своего врага, почти слившегося с мраком теней.
Скотт не помнил, как долго он так стоял и смотрел. Он не заметил никакого движения, но вдруг, как по волшебству, среди теней уже никого не оказалось.
От изумления странный звук, не то хрип, не то крик, задрожал у него в горле. Он встал на онемевшие ноги и огляделся крутом. Через весь подвал до него долетел рев, с которым опять заработал масляный обогреватель. С бьющимся сердцем Скотт резко развернулся, в ужасе подумав, что паук сейчас обрушится на него.
Скотт долго крутился так на одном месте, с трудом удерживая в руках тяжелую булавку, ставшую его оружием. Наконец его осенило – паук уполз.
Скотт почувствовал огромное облегчение, и на него волной обрушилась усталость. Булавка вдруг показалась ему неподъемной и выпала из рук, с грохотом ударившись о деревянное дно коробки. Ноги подкосились, и Скотт свалился мешком, стукнувшись головой о булавку, которая только что спасла ему жизнь.
Некоторое время он лежал так, довольный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Паук ушел. Он его прогнал.
Но очень скоро радость его омрачилась мыслью, что паук все же еще жив и, возможно, поджидает его на полу, готовый броситься на него, как только он вылезет из коробки. А может быть, паук опять караулит его под водогреем.
Скотт перевернулся на живот и уткнул лицо в руки. Чего он добился в итоге? На самом деле он все еще был во власти паука. Он не может всюду носить с собой булавку, а через день-другой вообще не сможет поднять ее.
Но даже если паук настолько испугался, что больше уже не решится нападать на него (во что Скотт ни капли не верил), все равно оставалось еще очень много проблем: через два дня опять нечего будет есть, с каждым днем становится все труднее доставать воду, каждый день приходится перекраивать и ушивать халат, нет никакой возможности выбраться из подвала, но что еще хуже – постоянно, не отпуская, его мучил страх перед тем, что должно было случиться в ночь с субботы на воскресенье.
Скотт с трудом встал на ноги и стал шарить в темноте руками, пока не нашел висевшую на петельках крышку коробки. Он перекинул ее и опустил на коробку. И вновь его окружила непроглядная тьма. «Что, если я задохнусь?»
– подумал он. Нет, это его не волновало.
С тех самых пор, как он стал совсем маленьким, ему постоянно приходилось убегать. Он спасался бегством от насилия, физической расправы, которые ему несли мужчина, мальчишки, кошка, птицы и теперь вот паук; но что было ужаснее всего в его бегстве – он убегал и разумом: от жизни, от своих проблем и страхов; отступал, пятился, уворачивался, поддавался, сдавался, капитулировал.
Он все еще жил, но было ли его существование разумным, или оно было лишь инстинктивным выживанием? Да, он все еще боролся за еду, воду, но, может быть, эта борьба была просто неизбежной, раз уж он выбрал выживание?
И главное, что ему хотелось знать: был ли он самостоятельной, что-то значащей личностью? Был ли он индивидуальностью? В чем заключался смысл его существования? В том, чтобы выжить?
Этого он не знал, не знал. Возможно, что был невежественным человеком, который смотрит правде в глаза. Но не менее возможно и то, что он был лишь бледной тенью того, что называется человеком, и жил лишь по инерции, благодаря толчкам извне; им что-то двигало, а не он двигался сам, по своей воле; его что-то заставляло искать и бороться, а не он сам избирал этот путь.
Скотт не знал, как было на самом деле. Он спал, свернувшись калачиком, дрожа всем телом от холода. Он был уже не больше зернышка – и все никак не мог найти ответа на мучившие его вопросы.

7

Он встал и настороженно прислушался. В погребе было тихо. Паук, должно быть, вернулся в свои владения. И уж точно, если гадина все еще хотела убить Скотта, она уже снова пробовала залезть в картонку. Но он, вероятно, спал очень долго и крепко и ничего не слышал.
Почувствовав, что горло опять болит, Скотт поморщился и сглотнул. Его мучила жажда и голод. Осмелится ли он еще на один поход к водогрею? Скотт тяжело выдохнул. Вопрос был праздный, ведь просто-напросто больше ничего не оставалось делать.
Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную, как лед, булавку.
Взял ее в руки и, ощутив ее тяжесть, удивился тому, как легко орудовал ею вчера. Возможно, помог страх. Обеими руками Скотт поднял булавку и поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки и двигаясь по уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе белья к прорехе в стенке картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73