Здесь толпились люди, разглядывали уличных певцов, музыкантов, художников и всяких прочих затейников, возле которых стояли баночки для монет с надписью: "Danke" - "Спасибо".
- Свобода, - сказал Пауль. - Каждый делает, что хочет.
- Каждый зарабатывает как может, - ехидно поправил Сергей. - На московских улицах свободных нищих тоже немало. Но до такого счастливого будущего, признаться, нам еще далеко.
На здание новой модерновой картинной галереи, возле которой они вскоре оказались, действительно стоило поглядеть. Хотя бы потому, что она меньше всего напоминало храм искусства. Это был скорее заводской цех, приспособленный для каких-то таинственных технологических потребностей: ни входов не видать, ни выходов, нагромождение стен, плоских и полукруглых, одна из них - зеркально-черное стекло, вдоль пологих лестниц и пандусов толстенные красные трубы.
"Вот отсюда я и смоюсь, - подумал Сергей, вслед за Паулем поднимаясь куда-то по пологой лестнице. - Только спрятаться за экскурсантов..."
Но скоро он понял, что спрятаться в толпе не удастся, поскольку в роскошных залах почти никого не было. Пришлось быстренько переходить из одного пустого зала в другой, разглядывать что-то изображающие грязные кляксы на стенах, свалки старых досок, разодранную на куски сантехнику, стоявшие тут и там полурасчлененные человеческие фигуры. Сергей чувствовал, как растет в нем глухое озлобление. Хотелось одним емким русским словом обозвать все это и уйти. Мысли метались вокруг одного и того же философского постулата о том, что живое, тем более человеческое естество может быть познано лишь в его целостности. Сколь мелко ни дроби, как пристально ни рассматривай отдельные части, феномена человека не познать. Что хорошо для науки, совсем не годится для искусства. Там, где начинается культ частностей, в форме ли, в содержании ли, - искусство умирает. Оно лишь в целостности...
В одном из залов, где были выставлены какие-то чудовищные куклы, Сергей увидел наконец небольшую толпу. Красивая молодая немочка в национальном костюме - в белой кофточке, узком темном корсаже со шнуровкой, в короткой юбке и легком поверх нее фартуке - восторженно рассказывала онемевшим от почтения экскурсантам:
- Это великолепный образец архитектуры постмодернизма. Архитектор Джеймс Стирлинг решил сложную задачу - свел в единое целое архитектурные формы-цитаты. Центр тяжести собрания современного искусства образуют дадаисты, сюрреалисты, экспрессионисты. Здесь же имеется деревянная пластика Пикассо. В конце анфилады установлено огромное стеклянное "иглу" шедевр нового направления "искусства в мыслях". Глядя на него испытываешь ощущение удаленности от времени и пространства. Но летящая архитектура здания не позволяет впасть в торжественность...
- Я пошел, - грубо сказал Сергей по-русски. - Боюсь впасть в идиотизм.
Открытая площадка, куда он выскочил, предназначалась, должно быть для того, чтобы люди, озверевшие от созерцания музейного маразма, смогли прийти в себя. После выворачивающего мозги модернизма чистое голубое небо в обрамлении краснокирпичных стен смотрелось великолепно, успокаивало.
Он начал спускаться по пологому пандусу, но тут его догнал Пауль.
- Вы - дикарь! - возмущенно заявил он. - Современное искусство признано во всем мире...
- Ну и на здоровье. Если кто-то нуждается в слабительном, это не значит, что оно нужно и мне тоже. Я уже говорил вам, что не умею сострадать чужой изжоге.
Думал, что такой грубости Пауль не стерпит и уйдет. Но он все тащился следом. День был ясный, улицы пестрели красочными витринами, публика шла навстречу спокойная, улыбчивая, стопроцентно трезвая, и скоро злобное раздражение Сергея поулеглось.
"Ну, я тебя затаскаю по городу", - подумал он о Пауле. И нырнул в первый же "Buchhandlung" - книжный магазин.
Полчаса Сергей перебирал книги, а Пауль все стоял в стороне, ревниво наблюдал за ним. Затем был магазин, торгующий велосипедами, - море спиц, колес, рам, самой разнообразной формы и расцветки, гоночные, спортивные, семейные и еще какие-то машины, которые в общем-то, Сергея не больно интересовали. Но оторваться от Пауля и здесь не удалось.
В следующем громадном магазине - супермаркете на Кёнигштрассе - он окончательно решил сбежать. А что оставалось? Не ехать же к Фогелю вместе с Паулем. Супермаркет с его столпотворением в лабиринтах прилавков, заваленных товарами, представлялся самым подходящим местом, где можно затеряться в толпе. Они долго ходили по первому этажу, по второму и третьему. А на четвертом оказалось большое кафе. Здесь было все, что потребно уставшему покупателю: диванчики для отдыха, бары, туалеты. И была столовая самообслуживания с небольшой очередью. Они встали в эту очередь, водрузили на подносы по бокалу пива и по громадной тарелке со здоровенным куском прожаренного мяса и доброй полудюжиной различных гарниров. Уселись за столик, прочитали назидание на стенке: "Gut gekaut ist halb verbaut" "Хорошо пережеванное - наполовину переваренное" и, посматривая друг на друга, принялись за еду.
Пауль ел неторопливо, отпивал пиво, аккуратно промокал салфеткой полные губы. Сергей осторожно осматривался, соображая, что и как предпринять, чтобы исчезнуть. И придумал.
Наевшись и отдышавшись, они, переходя с одного эскалатора на другой, неторопливо спустились вниз, вышли на людную Кёнигштрассе. И тут Сергей остановился, оглянулся на широко раскрытые двери супермаркета.
- Что? - заинтересовался Пауль. - Кого-то увидели?
- Забыл зайти.
- Куда?
Сергей наклонился к нему, сказал по-русски:
- В кабинет, сортиром именуемый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84